YouTube-канал «Русские норм!» и Chivas продолжают проект «Перемены — это норм!» об успешных людях, которым приходилось радикально менять свою жизнь. Герой нового выпуска — бизнесмен Евгений Чичваркин. Публикуем сокращенную версию его интервью.
— Карантин, пандемия как-то изменили твою жизнь?
— Дух не сломили — облегчили финансовое состояние. Все отсрочили просто на какое-то дикое время. Ждем, когда разум и голодные желудки заработают, потому что народ счастлив не работать, счастлив ничего не делать. Они думают, что они живут за счет государства, они просто отжирают собственный хвост. Ресторанный бизнес попросил не открывать их до октября, просидеть на шее у государства. Потому что если будет social distancing, то у них у многих схемы просто не работают, потому что сажают друг на друге людей. И лоббисты попросили не открывать, чтобы дальше продолжало государство платить, пока не будут полностью сняты все карантинные ограничения.
— Тебе как-то помогает британское государство как предпринимателю?
— Да, конечно.
— Говорят, что этот кризис заставит многих меняться, переходить в онлайн, как-то гибко подходить к своей жизни и бизнесу. Ты хоть что-то позитивное в этом видишь?
— Нет. Я ничего не вижу в этом позитивного. Люди своими руками устроили последствия войны, без войны, без жертв, без бомб, без территориальных претензий, просто устроили последствия войны сами.
— То есть состояние бизнеса такое, как будто война прошла?
— Когда откроется, оно будет приблизительно такое. Да, когда на тебя шипят в очереди, если ты стоишь 1,7 м от него, а не 2 м. Это не здесь, не в Лондоне, это в основном в деревнях. У него опускаются руки, он не может пробивать по кассе один предмет, если ты стоишь не 2 м. Но, когда ты платишь, ты стоишь от него в 40 см, поэтому хуйня все это.
— Ты ведь тоже переболел? Ты открыто написал.
— Да. Достаточно неприятно, но на ногах.
— Было же страшно, наверное, как-то, а вдруг?
— Мы супермены, Iron-мены. Мы ходим по воде и переходим на красный свет и заплываем за буйки, мы можем стрелять за угол глазами.
— Каким ты видишь для себя выход? Все равно ты оказался в неких обстоятельствах, полностью поменять ты их не можешь. Если люди выбирают так себя вести, как ты описываешь, даже если ты с этим не согласен, ты все равно делаешь услугу для них: твой ресторан, твой магазин — все равно для тех людей, и они выбирают те правила, которые тебе не нравятся. Может, нужно меняться самому?
— Нет. Все-таки есть нормальные люди. И все-таки в Мэйфэр их много. Потому что это в целом независимые коммерсанты, топ-менеджмент, образованные люди, люди, которые принимают решения многие-многие годы. Поэтому те, кто придут первые, те здраво оценивают ситуацию с возможным заражением и балансом возможного, последствий для здоровья и получения удовольствия от жизни. Мы, как бы ни было, откроемся все равно в первый день. Мы в первую секунду возможности работать будем работать.
— Ты в своей жизни не в первый раз проходишь через ситуацию, когда все, в общем, не очень хорошо для тебя и для бизнеса — например, драматичная ситуация, когда ты на машине уезжал из России.
— То была драматичная ситуация. То был как перелом, а нынешняя ситуация как грипп: сопли, голова болит и слабость. Мы как компания адаптируемся к новой реальности. Столик раздвинем. Санитайзеры достанем, будем протирать поверхности. Первое время мне было страшно даже ездить, потому что я понимал, что люди в панике вообще ничего не соображают. Люди, которые едут рядом с тобой, ничего не соображают. И это страшно.
— Мы в принципе еще достаточно молодые и бодрые люди. Сколько раз нам еще в жизни придется столкнуться с такими радикальными переменами?
— До скольких мы будем жить?
— Главное, до скольких мы будем работать, наслаждаться работой. Лет до 80.
— Никто не мешает в 75 сидеть вечером за компьютером и играть, покупая и продавая суверенные долги недоразвитых стран.
— То есть тебя можно как-то подготовить к таким шокам, поддерживать внутреннюю какую-то готовность к переменам?
— Внутренняя готовность у меня есть. Я ни дня не был в панике. Я злюсь, но у меня нет паники.
— Как ты себя внутренне поддерживаешь в этом энергетическом состоянии?
— Едой и алкоголем.
— То есть без всяких медитаций.
— Нет. Вчера сороковник проехали на велике. Часик на лошади и сороковник на велике.
— Хорошо, ладно. Засчитано. Но все-таки я тебя хочу вывести на этот разговор про принятие нового мира, в котором мы живем. Ты же видишь, что происходит в Штатах. То есть все предыдущие ценности, которые мы считали, они же рушатся, мир уже не будет таким, каким мы привыкли про него думать.
— Он будет ровно таким же практически, с изменениями не больше, чем обычные годичные изменения. Может быть, чуть больше. Почему нет-то?
— У меня недавно с Леней Бершидским был про это интересный разговор. Что люди действительно сами отказываются от свободы.
— Да.
— И в этом смысле мир становится не социал-дарвинистским, не Айн Рэнд больше, понимаешь?
— Так он никогда и не был таким. Они всегда были такие, в этом вопрос. Самое большое разочарование, что они всегда были такие. Они так всегда хотели строем, серой массой, с одинаковыми плакатами, с одинаковыми ленточками, с одинаковыми значками в одинаковых окнах. Они так всегда хотели, в этом весь ужас.
— Можно ли прожить жизнь и быть в клиентском бизнесе, не подстраиваясь под это?
— Лично — да, а бизнес подстроить. Как всю жизнь. Ты думаешь, мне были морально близки средние покупатели «Евросети»? Нет. Но я понимал, какая реклама им понравится.
— И сейчас ты понимаешь, какая реклама понравится миллениалам и вот этим?
— Миллениалы не покупают «Шато Марго». Но, как только они свой app-чик продадут Цукербергу, они прямо еще, не снимая худи, за ним приходят в магазин. Из худи в люди. Худи, шлепанцы и «Шато Марго», естественно. Так всегда. Это закон. Продал какое-то приложение кому-то, все, сразу. Пальцы в чипсах с сыром, а уже «Шато Марго».
— Правильно ли я понимаю, что поэтому и мишленовские рестораны никогда не перейдут на доставку?
— Мы перешли. Да. Мы вчера ели доставку нашего лобстера, крок-месье с трюфелем...
— Ты же говорил, что ты не перейдешь ни за что на доставку!
— В обычное время нет, а сейчас да. Обычное меню мы не можем. Это адаптированное меню. Компромисс. Мы перешли сразу же. Не было ни одного дня, чтобы мы не доставляли.
— А где глубина компромисса?
— Я думаю, что он бездонный. Это же деньги.
— У настоящего предпринимателя бездонный?
— По сути, да. Не должна быть бесхребетность, а гибкость должна быть. Хребет должен быть гибкий.
— Но хребет должен быть?
— Конечно.
— А колебаться надо с линией партии или как?
— Колебаться надо с линией NASDAQ. Я думаю, что в негативной корреляции к линии партии. Естественно, потому что это реальная жизнь. Это реальный капитализм, это реальность. Financial Times — это единственная зона реальности, Bloomberg. Потому что все остальное — выдумки, выжимки, пугалки, эмоции, чьи-то мнения, заблуждения, слабости. А там просто цифры. Цифры зачастую базируются на этом же дерьме. Но цифры не врут. Математика — царица наук.
— То есть выходит, что все эти моральные дилеммы, обсуждение сейчас, этот несчастный наркодилер, которому на горло наступили и он погиб. Ты же понимаешь, что за этим стоит не локальный конфликт, а глубинный конфликт между бедными и богатыми?
— Глубинный конфликт между необразованными и образованными. Каха Бендукидзе, царство ему небесное, сказал: «Если в вуз очередь 15 человек на место на факультет экономики, государство должно обеспечить все, чтобы в частном порядке либо в государственном этих вузов стало 15». То есть не должно быть никаких 5 человек на место, 6 человек на место или 10 человек на место. Все, кто хочет попробовать себя в высшем образовании, должны его получить. И это самая большая проблема. И есть куча механизмов, по которым люди из небогатых семей могут учиться. В конце концов, наверное, медицина и образование — это та зона, где мое либертарианство мягчает и хромает, потому что я абсолютно всегда был за скорую помощь, которая должна быть, и уверен, что существуют страховочные и прочие механизмы, чтобы для небогатого человека обеспечить возможность учиться. Длинный беспроцентный или малопроцентный понятный кредит, опять-таки страховки и т.д. То есть, если человек хочет учиться и проучился в школе хорошо или отлично, у него должен быть понятный механизм поступления в очень приличный вуз.
— А выход? Держаться только за NASDAQ? За что держаться?
— Выход следующий. Какое законодательство в Германии, что приносит 40 млрд за медицинский туризм, сколько миллиардов приносит Израилю медицинский туризм? Вот проблема, с которой я столкнулся. Законодательство, оно же написано не на сложном, не на фортране, оно написано обычным немецким языком или на хибру, оно абсолютно понятное. У него есть принципы. Можно эти принципы применить к нынешней ситуации? Можно. Те принципы, по которым выстроены те страны, в которых идеально лечат от ковида, как в Германии, там есть и дисциплина, и качество, все есть, и огромный capacity, потому что вся страна работала как мерка медицинскому туризму.
— Ты бы переехал в Германию?
— Никогда.
— Почему?
— Потому что там много других ограничений. Я там не могу дышать, как последнее время на картонке пишут. Слишком дисциплинированно.
— А есть место, где еще свобода пока?
— Она вся относительная. Где-то свободы больше в этом, где-то в этом.