Как задерживали участников акции после суда над Алексеем Навальным и что происходило с ними в отделениях полиции — рассказывает задержанная на митинге журналистка «Важных историй».
Второго февраля Симоновский районный суд Москвы изменил условный срок политика Алексея Навального по «делу „Ив Роше“» на реальный. После этого Штаб Навального объявил о сборе протестного митинга на Манежной площади в Москве. Полиция и ОМОН быстро перекрыли площадь, поэтому несколько колонн протестующих прошли по центральным улицам Москвы. Их жестко задерживали и избивали.
По данным ОВД-Инфо на момент публикации материала, по всей России задержали 1463 человек: большинство (1188 человек) в Москве, среди них было 17 журналистов. Сотрудников СМИ задерживали, несмотря на пресс-карты, редакционные задания и жилеты с надписью «Пресса». Как минимум одного журналиста в форменном жилете избили сотрудники ОМОНа. Среди задержанных оказалась и журналистка «Важных историй» Катя Аренина. Она рассказывает, как проходило ее задержание и что происходило в отделе МВД «Орехово-Борисово Северное», куда доставили ее автозак.От «Перемен» до «Катюши»Алексей Навальный рисует пальцем сердечко на стекле судебного «аквариума». Его окружают пять сотрудников полиции, рядом стоят два адвоката Навального. Сердечко предназначается его жене Юлии — она в зале, слушает, как судья Симоновского районного суда зачитывает приговор: «Условное осуждение отменить, отправить в колонию общего режима на три года шесть месяцев». Теперь Навальный с учетом времени, отбытого им под домашним арестом в 2014 году, должен провести в колонии два года и восемь месяцев.
После приговора Штаб Навального объявляет: «Прямо сейчас собираемся на Манежной площади». Когда я доезжаю до Манежки, туда уже не попасть: все выходы на площадь перекрыты, вокруг стоит ОМОН. Коллеги, приехавшие раньше, пишут, что на Манежной и вокруг нее почти нет протестующих — только силовики, которые быстро и технично уводят в автозаки тех немногих, кто смог пройти на площадь.
Вместе с небольшой — человек триста — колонной иду по Тверской улице к Пушкинской площади. Площадь уже перекрыта, остался только узкий проход между рядами ОМОНа и железными ограждениями. Туда проходит несколько человек, двоих моментально уводят в автозаки. Полиция устанавливает все новые ограждения вокруг площади. В это время задержания идут и в других частях центра: на Тверской и Охотном ряду неподалеку от Манежки, у Большого театра. Около 22:30 у метро «Пушкинская» я встречаю журналисток The Bell Настю Стогней и Леру Позычанюк. Следующие пять часов мы проведем вместе.
От Пушкинской мы идем вниз по Большой Дмитровке, вскоре нас догоняет толпа. В Столешниковом переулке она упирается в оцепление ОМОНа, и снова начинаются задержания. По сути, полицейские ограждения по всему центру вынудили протестующих сделать круг и снова пойти в сторону Манежной площади, первоначальной точки сбора. Большая колонна людей скандирует: «Путин вор! Свободу Алексею Навальному!», из проезжающих машин раздаются «Перемен» Виктора Цоя и «Смерти больше нет» группы IC3PEAK.
На углу Петровки и Дмитровского переулка протестующих уже ждет ОМОН, силовиков очень много. Толпа сворачивает в переулок и бросается врассыпную. Тогда кольцо ОМОНа прижимает небольшую группу — человек в сорок — к стене дома в переулке: эту технику задержаний опытные протестующие отмечают как новую, заимствованную у белорусских силовиков после протестов в Минске летом 2020-го. Прижатые к стене люди неожиданно запевают хором «Катюшу». В этой группе оказываемся и мы с журналистками The Bell.
Нам везет: полицейские вежливо предлагают нам пройти в автозак — судя по видео из того же переулка, позднее там протестующих просто начали избивать. Никто из сотрудников не думает представляться, номеров на жетонах не видно, мои пресс-карту и редакционное задание сотрудник ОМОНа игнорирует.
«Мы работали на акциях и 23 января, и 31 января, и могу сказать, что вчера были, видимо, даны самые жесткие установки из всех этих дней, — рассказала мне третьего февраля координатор „Правозащиты Открытки“ Анастасия Буракова. — Было заметно больше насилия и намного больше нарушений свободы прессы. 31 января тоже были задержания журналистов, однако многих отпускали прямо из автозаков, осмотрев документы. Вчера мы видели, что, по сути, (ОМОН и полиция) препятствовали журналистской деятельности. Когда доставляют в отдел, человек уже не может выполнять свою работу. Мы видели и насилие по отношению к журналистам. Подозреваю, что освещение протестных акций сильно не нравится власти и (силовикам) был дан некий карт-бланш».«Бегают со своими телефонами»В автозаке двадцать человек. Никто не выглядит испуганным: люди смеются, звонят родным, зачитывают вслух памятку для задержанных ОВД-Инфо. Кто-то передает правозащитникам данные задержанных, со мной связывается организация «Правозащита Открытки», обещает прислать адвоката, когда станет понятно, куда нас доставят. Нам снова везет — автозак почти сразу выезжает из центра и примерно через полчаса привозит нас к ОМВД «Орехово-Борисово Северное». Я успеваю написать об этом адвокатам и прислать нашу геолокацию.
На входе в отдел нас просят встать лицом к стене, поднять руки и положить их на стены, в правую руку взять телефон, повернутый экраном к полицейским. Забирают паспорта, затем вызывают по одному — сдавать телефоны. На вопрос о протоколе изъятия телефона сотрудник отдела отвечает: «Обязательно сделаем, потом» (По закону любое лишение возможности пользоваться личными вещами должно быть документально подтверждено и проводиться в присутствии понятых либо под видеозапись. — Прим. ред.). Софья Быкова, задержанная из нашего автозака, которой в суде вернули телефон, позже рассказала мне, что сотрудники издевались над ней и другими молодыми людьми по поводу изъятия телефонов: «В протоколе нам писали, что у нас ничего не изъято, говорили: „Мы не изымали у вас телефоны, вы сами нам их отдали, но мы вам их не вернем, потому что они изъяты“. Я просила бумагу и ручку, чтобы написать жалобу, но мне их не дали и сказали: „Пиши жалобу, но ты не можешь, потому что у тебя нет бумаги и ручки“».
По словам Бураковой из «Правозащиты Открытки», вчера, судя по всему, была дана некая установка отбирать телефоны — об этом в организацию сообщили уже из пяти отделов в Москве и четырех в Петербурге, при этом очевидно, что далеко не все успели передать такую информацию.
Молодой парень со свернутым плакатом в руке пытается объяснить полицейским, что плакат ему дали при задержании. Те его не слушают, он кричит: «Это не мой плакат, мне шьют плакат!» Меня и еще одну девушку уводят куда-то по коридору, там ждет другой сотрудник. Он обещает коллеге: «Сейчас пальчики быстро откатаем». Это еще одно нарушение: по закону при наличии у задержанного паспорта нельзя снимать у него отпечатки пальцев — паспорта для установления личности достаточно. Я говорю, что я журналистка, объясняю, что среди задержанных еще две сотрудницы медиа — и все начинают суетиться:
— Почему вы раньше не сказали?
— Я говорила при задержании.
— При задержании этого никого не волнует, будут они там разбираться.
Что с нами делать, никто не понимает. На минуту кажется, что нас прямо сейчас отпустят, но выясняется, что у Насти Стогней и Леры Позычанюк нет с собой пресс-карт, только редакционные задания. Я стою в коридоре с полицейским и слышу, как человек в штатском, вероятно, оперативный сотрудник, беседует с задержанной девушкой. Она объясняет ему, что не участвовала в акции, а просто шла по улице, он говорит: «Находиться в такой день в центре — уже само по себе правонарушение».
Пока с нами разбираются, остальных задержанных ведут сдавать отпечатки пальцев и фотографироваться. Один из задержанных, пожелавший остаться анонимным, рассказал мне уже третьего февраля, что все они пытались отказаться от дактилоскопии, но сотрудники полиции начали их запугивать: «Угрожали, что нас уведут в подвал и после этого мы согласимся». Собеседнику редакции удалось выйти из ОВД раньше других: у него диабет, поэтому полицейские согласились вызвать ему скорую и вернули вещи. Софья Быкова рассказывает, что девушек допрашивали и досматривали сотрудники-мужчины: «Нам всем угрожали физической расправой, говорили, что есть некий подвал, куда нас всех спустят, если мы не будем сотрудничать со следствием. Пытались манипулировать: „А что это вы не готовы говорить? Вы же вышли за правое дело, этим нужно гордиться, гордитесь и отвечайте“».
Тем временем нас с Лерой уводят на второй этаж, Настю оставляют в отдельной комнате. Как она потом расскажет, оттуда было слышно разговор сотрудников: «Постарайтесь разблокировать телефоны и переписать 10–15 контактов». С нами идет все тот же полицейский, он не представляется. Судя по фото на сайте ОМВД, это мог быть подполковник Сергей Клипов, замначальника полиции УВД по ЮАО. Он несколько раз кому-то звонит, пытаясь понять, что с нами делать. Видимо, сверху поступает команда отпускать. Предполагаемый Клипов уводит нас в кабинет, делает ксерокопии паспортов и редакционных заданий, фотографирует пресс-карту и отдает мне паспорт.
Лера остается ждать в кабинете, а меня человек, похожий на Сергея Клипова, собирается вывести из отделения, но по дороге заходит в чей-то кабинет. Я жду его у двери, оттуда доносятся обрывки фраз: «Бегают, ****** [черт], со своими телефонами».
После этого разговора решение почему-то меняется — и «Клипов» отводит нас с Лерой в актовый зал, где другие сотрудники допрашивают задержанных из нашего автозака, туда же приводят Настю.«Если ты говорил про 51-ю статью, следователь отвечал, что поведет тебя в подвал»Актовый зал — небольшое помещение с несколькими рядами красных кресел под бархат, перед креслами трибуна с гербом. На стене висит доска с надписью «Жизнь подразделения», над трибуной — портрет молодого Владимира Путина. За трибуной сидят полицейские, периодически кто-то из них уходит, а на их место приходят новые. Один из них — начальник УВД по ЮАО Дмитрий Рябов.
В зале сидят двое молодых ребят из числа задержанных и молодой мужчина с девушкой в штатском с телефонами — судя по всему, оперативные сотрудники. Позже приводят еще одного задержанного, всех их время от времени выводят сфотографироваться и сдать отпечатки пальцев. Когда мы приехали в отделение, сотрудники сказали, что собираются поделить нас на группы по четыре человека — видимо, это одна из таких групп.
Полицейские составляют протоколы и задают вопросы задержанным, время от времени в зал заходит еще один не представившийся человек в штатском. Один из задержанных отказывается говорить, где учится, тогда человек в штатском грубо обращается к нему: «Что, еще есть что-то, что ты не готов сказать?» Другого задержанного, который сидит, положив ногу на ногу, он одергивает: «Что расселся, как в ресторане?» Глядя на нас, он спрашивает: «А это кто? Якобы журналистки?»
Одного из парней спрашивают, где он работает, он отвечает, что аналитиком в известном банке:
— И что, в какие акции посоветуешь вкладываться?
— Обратите внимание на металлургию зарубежную.
Никто из тех, кого опрашивают в актовом зале, то ли не знает, то ли не решается упомянуть 51-ю статью Конституции, которая позволяет не свидетельствовать против себя. Все подробно пересказывают момент задержания, объясняют, знали ли они о митинге: «Да про митинг даже моя бабушка знает, про это везде вообще писали. Но я не был на митинге, я гулял с девушкой по дворам в центре, херак — и набегает ОМОН».
— А где гулял, что за дворы?
— Не знаю.
— Еще москвич называется. В Москве живешь, а улиц не знаешь.
Некоторые ребята отказываются говорить, где учатся, после этого в зал заходит еще один полицейский, который спрашивает, есть ли у них с собой проездные. Двое задержанных говорят, что проездных нет, еще один отдает карточку, но просит не тратить с нее деньги. Полицейские заверяют его, что карточку «обкатают» и вернут. Лера Позычанюк переживает: «Они же так узнают, где он учится, их так потом всех и исключают». Всех задержанных спрашивают, болели ли они коронавирусом.
Мы пытаемся подсказать парням про 51-ю статью, но они нас, кажется, не понимают. Адвоката при этом с нами нет, хотя еще до того, как у нас забрали телефоны, правозащитники написали, что к нам едет адвокат «Правозащиты Открытки» Гаджи Алиев. Как мы узнаем потом, все это время его не пускают в ОВД без объяснений.
Оперативники в штатском в зале смотрят тиктоки с задержаниями, время от времени отпуская «остроумные» комментарии. Эта сцена внезапно прерывается. Откуда-то, кажется, с другого этажа, доносится резкий мужской крик: «Убивают, убивают!» Человек еще несколько раз протяжно выкрикивает это слово и замолкает. Эти крики слышала и задержанная вместе с нами Софья Быкова. Как она рассказала позднее, никому не разрешили выйти посмотреть, что происходило с кричавшим человеком. Позже другой задержанный, которому удалось освободиться, утверждал, что кричал человек, которого, по его словам, все-таки уводили в подвал: «Я с ним сидел ночью в камере, он сказал, что его били дубинкой по ногам, по рукам, пока он не согласился подписывать всякие штуки». Пытки этой ночью были и в других отделах полиции: например, в ОВД по Донскому району волонтеру штаба Любови Соболь Алене Китаевой надевали пакет на голову, требуя сказать пароль от телефона.
Этот же задержанный пояснил в разговоре со мной уже третьего февраля, что наше впечатление, что никто не знает про 51-ю статью, ошибочно: «Если ты пытался говорить про 51-ю статью, следователь отвечал, что поведет тебя в подвал. Только у одной девочки (судя по всему, Софьи Быковой. — Прим. ред.) получилось полностью сослаться на 51-ю — а пацанов всех запугивали». «Не хотим, чтобы вы отсюда начали репортаж вести»В актовом зале мы проводим около двух часов. Время от времени нас навещают полицейские и оперативники — то что-то уточнить, то просто поиздеваться.
Замначальника полиции (вероятно, Клипов) приносит Лере с Настей телефоны, чтобы сфотографировать их редакционные задания, сохраненные в телефонах. Лера предлагает просто переслать ему задания. Полицейский отвечает: «Тогда у вас будет мой номер телефона, зачем мне это? Это ведь все рано или поздно закончится, и закончится не очень хорошо». Сначала я с удивлением думаю, что он имеет в виду путинский режим, но позже догадываюсь, что речь идет просто о нашем задержании: когда нас отпустили, выяснилось, что дозвониться в ОМВД невозможно.
Возвращается грубый человек в штатском. Спрашивает, не нарушали ли мы закон — например, не перекрывали ли дорогу. Объясняю, что нас задержали на тротуаре. Он, кажется, не очень удовлетворен нашими ответами: обещает, что они сейчас позвонят тем, кто нас задерживал, и выяснят, нарушали ли мы что-нибудь. Затем переводит взгляд на мои ботинки: «Да вы в берцах пошли! Точно собирались ОМОН бить!»
Ближе к трем часам ночи нас наконец отпускают. В отделе мы провели почти три часа. Нам в очередной раз повезло: например, корреспондент «Открытых медиа» Дмитрий Никитин, несмотря на пресс-карту и редакционное задание, провел всю ночь в отделении и в итоге получил административный штраф, причем суд даже не стал рассматривать его дело и просто выдал постановление. Телефоны нам возвращают на контрольно-пропускном пункте (КПП): «Мы же не хотим, чтобы вы прямо отсюда начали репортаж вести».
«Я понимал, что скорая — единственный вариант оттуда выйти»Около ОВД нас ждет адвокат Гаджи Алиев, там же стоят волонтеры с передачами и родители нескольких задержанных. Выясняется, что в ОВД-Инфо удалось передать данные далеко не всех, кто был с нами в автозаке: родные многих из них либо не знали, где они, либо находили своих по фотографиям из автозака.
Когда Гаджи Алиев пришел на КПП и попытался пройти к задержанным, сотрудник полиции позвонил по внутреннему телефону и после разговора сказал адвокату: «До свидания, уходите». Другой сотрудник просто молча выталкивал его с КПП. Алиев пытался дозвониться в отдел, но ни по одному из указанных на сайте номеров не отвечали, а некоторые были и вовсе отключены. Позже полицейские пояснили адвокату, что такая ситуация с телефонами в отделе продолжается уже два дня.
В три часа ночи мы с Настей и Лерой разъехались по домам. Адвокат Алиев остался ждать: полицейские, которые вышли покурить, пообещали ему, что через час всех задержанных будут выводить (По закону срок административного задержания не должен превышать трех часов, кроме случаев, когда в отношении задержанного возбуждено дело об административном правонарушении по арестной статье. Но в этом случае в срок не более трех часов должен быть составлен протокол. — Прим. ред.). То же обещали и задержанным: им говорили, что после того, как они подпишут все бумаги, их отпустят под обязательство о явке в суд. Об этом мне рассказал задержанный, которого отпустили из ОМВД из-за диабета. Все они дали показания — «необходимый минимум, чтобы нас уже отпустили».
В пять часов утра, когда все документы были подписаны, девушек отвели в камеру в том же отделе. «Нас с девчонками заперли в камере на двоих вчетвером. Там две койки, на одной лежал матрас, на другой — ничего, везде ползали тараканы, — рассказывает Софья Быкова. — Мы думали, нас выпустят, потому что мы подписали протоколы и даже обязательства о явке. Нам ничего не давали и только в семь утра принесли поесть».
Всех мужчин повезли в ОМВД «Орехово-Борисово Южное». Там их посадили в камеру: «Никому не давали позвонить, в туалет выпускали после того, как ты несколько часов долбился в дверь», — рассказывает анонимный задержанный. Еду и воду им тоже не давали, но передачу от волонтеров все же отдали. Сотрудники полиции обещали мужчинам, что к десяти утра их повезут в Нагатинский районный суд, но в три часа дня они все еще оставались в отделе. «Я попросил вызвать мне скорую — я понимал, что это единственный вариант выйти оттуда. Тогда мне отдали все вещи и сказали, что нужно будет явиться в суд», — рассказывает единственный, кому удалось вырваться.
По словам юриста Анастасии Бураковой из «Правозащиты Открытки», второго февраля большинство задержанных (порядка 80 %) оставляли в отделах на ночь, тогда как после акции 23 января большинство отпустили под обязательство о явке, а 31 января отпустили около половины.
«Они руководствуются в первую очередь приказами своего руководства, которые не являются нормой права, — объясняет адвокат Гаджи Алиев, почему такое поведение полицейских нарушает закон. — Я же руководствуюсь законом об адвокатской деятельности и Конституцией, по которым каждому, кто привлекается к административной и уголовной ответственности, положена юридическая помощь и никто и ни при каких обстоятельствах не вправе ее ограничивать».
Всех семерых задержанных девушек утром третьего февраля отвезли в Нагатинский суд, где осудили по арестной статье о нарушении порядка проведения мероприятия (ч. 6.1 ст. 20.2 КоАП). Почти никому из них не удалось получить копии документов о задержании и свои телефоны. По словам Анастасии Бураковой, это серьезное нарушение, но не редкость: «У многих (после акции 2 февраля) отбирали телефоны, и люди даже не могли сообщить, что их доставляют в суд».
Телефон вернули только Софье Быковой, поскольку она попросила у судьи бумагу и ручку и написала несколько ходатайств — в том числе об изъятии телефона. «Остальные не слушали меня, когда я говорила: „Берите 51-ю и пишите ходатайства“, — вспоминает Быкова. — После этого мое заседание отложили на три часа, за которые я успела найти адвоката. Хотя в целом это ничего не изменило, потому что всем девочкам из нашего ОВД дали пять суток ареста». Девушек сначала привезли к Центру содержания иностранных граждан на Симферопольской улице — но мест там не оказалось. После этого одна из задержанных с чужого телефона написала родным, что ее и еще двоих оставляют в спецприемнике на улице Мневники.
Буракова из «Правозащиты Открытки» говорит, что административные аресты получили около половины задержанных на акции 2 февраля: «Не понимаю, где они собираются их размещать: все спецприемники уже переполнены. Система МВД не справляется с таким количеством арестов. Некоторые (из задержанных ранее) проводили первые сутки ареста в отделе или в автобусе у спецприемника». По ее словам, суды сегодня тоже допускают серьезные нарушения, например, рассматривают дела нескольких людей одновременно.
Связи с десятью задержанными мужчинами до сих пор нет, когда их повезут в суд и как себя чувствует человек, которого, возможно, пытали в подвале, неизвестно. Прямо перед публикацией материала дежурный ОМВД «Орехово-Борисово Южное» сообщил журналистке The Bell Насте Стогней, что задержанных увезли оттуда, но сейчас везут обратно. По словам Бураковой, остается только догадываться, зачем их увозили: «могли отвезти в суд, но из-за неправильно оформленных материалов судья вернул на исправление, могли пытаться увезти в другой отдел для размещения на вторую ночь, но и исключать попытку допросить следователем тоже нельзя».