«Уникальная особенность России — доля госсектора»
— В России, как известно, развит комплекс исключительности. На ваш взгляд, есть ли какие-то проблемы в российской экономике, которые присущи только ей? Или мы имеем дело с набором стандартных проблем?
— Ситуация в российской экономике не кажется мне исключительной. Есть и другие государства, которые столкнулись с похожими проблемами: Саудовская Аравия, Иран, Мексика, Индонезия. Это страны, зависимые от экспорта природных ресурсов. Россия зависит не только от экспорта нефти и газа, но еще и от вывоза древесины, металлов, то есть экономика страны более диверсифицирована.
Впрочем, по-настоящему диверсифицировать экономику у России не получилось, не получается сделать сейчас и вряд ли получится. Уникальная особенность России — это значительная доля государственного сектора. За рубежом и внутри страны не все осознают, насколько велика роль государства на всех уровнях. До 55% производства в России приходится на государственные предприятия. А если еще учитывать и роль банков, то получится, что государство играет колоссальную роль.
Если в других странах во время кризиса возможны какие-то реформы, то в России все зависит от высших чиновников. Отсутствие политической конкуренции лишает смысла практическую деятельность. Люди говорят, но ничего не делают.
— Вы два года назад предлагали развивать российскую экономику через инвестиции в образование, технологический прорыв и разворот на Восток, при этом предлагали тестировать реформы на отдельных регионах. Все это актуально?
— Эти рекомендации все еще действенны. Важно, чтобы в правительстве или в парламенте (это тоже возможно, но не для России на данном этапе) был реформаторский блок. Он должен заниматься решением сложных задач. Президент и премьер могли бы организовать такой блок. Сложность не в том, что нет профессионалов. [Глава Минэкономразвития Алексей] Улюкаев — очень хороший специалист, я с ним неоднократно разговаривал, вице-премьер Аркадий Дворкович и первый вице-премьер Игорь Шувалов — первоклассные профессионалы. Они все знают, что нужно делать. Не хватает лишь реализации.
— Чего ждать в 2016 году?
— Рост будет около нуля. Это не зависит от цены на нефть. Надеюсь, что она вырастет, чтобы не случилось ухудшения социальной обстановки. Совершенно непонятно, откуда могут взяться резервы роста. В России теоретически есть конкурентоспособные отрасли: самолетостроение, нанотехнологии, тяжелая промышленность, биомедицинские технологии. Но для их развития нужны деньги, которые сейчас уходят к «Роснефти
» и другим не самым инновационным госкорпорациям. Если это продолжится, то рассчитывать на рост экономики в следующие два года не приходится.
В нынешней ситуации будет очень затруднительно провести масштабные преобразования. Для сложных реформ, в том числе пенсионной, для выработки механизмов поддержки государственных предприятий — делать ли это напрямую из бюджета или через институты развития — у реформаторов должна быть политическая поддержка и запрос на их деятельность. Сейчас этого нет — а значит, и не будет успешных преобразований. Особенно заметно это стало в последние годы, когда появилась ясность, что нужно срочно действовать.
— Китай, например, тоже столкнулся с целым рядом экономических и финансовых проблем — девальвацией юаня, замедлением темпов роста, снижением золотовалютных резервов. Ожидали ли вы такого варианта развития событий?
— Да, ожидал. Еще несколько лет назад были исследования Всемирного банка, в которых говорилось, что в середине этого десятилетия КНР столкнется со сложностями. Причина нынешней ситуации в Китае прежде всего демографическая. Три года назад прекратился прирост рабочей силы. Каждый год количество свободных рук уменьшается. Экономика Китая зависит от промышленности, которая страдает от демографии в первую очередь.
В свою очередь, китайская промышленность представлена прежде всего строительством и инфраструктурными проектами, темпы развития которых в последние два года снизились. Китайское правительство с 2013 года всячески поощряет зарубежные проекты своих компаний.
Этот опыт могла бы использовать и Россия, но здесь это не получается. Учтите также, что рост ВВП в Китае составит в 2015 году около 6,5%, а в России — около нуля.
— Китай многие годы был одним из мировых лидеров по темпам роста ВВП, оставаясь при этом недемократической страной. Почему одни недемократические страны успешно модернизируют свои экономики, а другим это не удается?
— Между Китаем и Россией есть большая разница. Россия находится в Европе. У российских специалистов больше шансов найти себе применение за границей. Конкуренция за высококлассных специалистов в Старом Свете гораздо выше. Китай — более замкнутая система. В Сочи несколько месяцев назад вице-премьер Ольга Голодец заявила, что, по ее данным, около 2,5 млн россиян работают и учатся в Европе. Это не так много, но если эти люди — высококвалифицированные специалисты — это существенное количество.
Помимо Китая есть и другие недемократические страны, где экономика неплохо себя чувствует. Почти во всех из них власти ограничивают свободу передвижения. К счастью, в России таких ограничений нет. Я вижу в LSE [London School of Economics; Дянков является профессором финансов в Лондонской школе экономики] много российских студентов. Люди понимают, где у них больше возможностей.
«Через несколько лет Doing Business заменят другие индексы»
— Вы один из авторов рейтинга Doing Business (см. справку), следите ли вы за изменением его методологии?
— Да, рейтинг Doing Business — мое детище. В последние два года методика составления индекса немного изменилась. Частично перемены были необходимы — все-таки с момента создания рейтинга прошло 15 лет, и сейчас мы знаем гораздо больше, но часть перемен мне не нравится. Речь идет о бюрократических изменениях, которые помогают богатым, а не развивающимся странам.
Когда проект только создавался, были другие схожие индексы: Heritage Foundation, Transparency International и т.д. Но все они были субъективными, то есть основанными на опросах. Наш индекс основан на объективных факторах: мы не спрашиваем людей — мы оцениваем законы и институты. Мне не нравится, что в последние годы в индексе стали появляться элементы субъективности. Примерно 30% перемен в методологии приходится на субъективные новшества, в том числе это опросы. Опрос — субъективный элемент.
Doing Business
Мировой рейтинг стран по легкости ведения бизнеса и защиты прав собственности Doing Business был представлен Всемирным банком в 2003 году. Методология расчетов была разработана Дянковым и его коллегами годом ранее в статье для научного журнала Quarterly Journal of Economics. Рейтинг выпускается ежегодно.
Методология рейтинга часто меняется: например, в Doing Business-2016 (был опубликован 27 октября 2015-го; Россия поднялась на 11 ступеней, до 51-го места) появились параметры «получение разрешения на строительство», «проведение электричества», «регистрация собственности». В этом году рейтинг будет учитывать временные затраты на аудит возврата налогов.
Doing Business не учитывает издержки коррупции: в сопроводительном докладе в октябре отмечалось, что корреляция положения страны в Doing Business и в рейтинге восприятия коррупции Corruptions Perceptions достигает 0,75.
— Не получается, что Doing Business отражает сугубо теоретическую ситуацию, а реальность может быть совсем иной?
— Нужно понять, как исполняются законы и что делают политики. Главная проблема для бизнеса в России и в некоторых других странах — не то, что написано в законе, а то, как он применяется. Правоприменение зависит от первых лиц государства. Закон не определяет, кто получит государственную поддержку или финансирование от госбанков. Методология индекса не может объяснить, почему «Роснефть» получит господдержку, а ЛУКОЙЛ — нет. Всем ясно, что в первом случае речь идет о госкомпании, президент которой — особый человек, а во втором — предприятие хорошее, но частное. В России получается, что иногда общие для всех правила не работают для узкой группы лиц.
— Почему Doing Business не учитывает издержки коррупции, ведь она напрямую влияет на ведение бизнеса?
— Это было бы очень хорошо. Мы много думали, как это можно сделать. Есть рейтинг Transparency International. Но он и другие рейтинги субъективны, зависят от опросов. Если политическая система не совсем демократична или вовсе недемократична, то повлиять на респондентов не составляет труда.
Европейский банк реконструкции и развития проводил опросы в посткоммунистических странах. Получилось, что самые некоррупционные страны — Туркменистан, Таджикистан. Это как-то не вяжется с реальностью. Мы хотели включить коррупцию в Doing Business, но отказались из-за сложностей с методологией. Сейчас лучший индекс коррупции — у Transparency International.
— Какая коррупция характерна для России? Например, есть такое понятие — прогрессивная коррупция, это когда чиновники участвуют в распределении прибыли предпринимателями. Она тоже осуждаема, но все же, как считается, носит прогрессивный характер, так как способствует росту дополнительной прибыли.
— Коррупция бывает двух типов. В том случае, о котором вы говорите, взятки давались, чтобы обойти неудобный закон или спокойно работать в условиях отсутствия регулирования. Это не здорово, но специалисты считают, что этот тип коррупции позволяет развивать экономику.
Есть и другой тип коррупции, который очень актуален для России, — коррупция в высших эшелонах власти. Это не гаишники и не полиция, это губернаторы и чиновники выше рангом. Они решают, кто будет работать и получать государственные деньги. Роль чиновников возросла после ввода санкций, так как вырос спрос на финансирование со стороны государства. Получается, что люди и корпорации, приближенные к власти, получают деньги и привилегии. Эту коррупцию сложно исследовать, и она очень опасна. Справиться или ослабить эту проблему может политическая конкуренция.
— В рейтинге Doing Business-2016 в списке 20 лидеров оказались только пять стран еврозоны, а в топ-10 попала лишь Финляндия. Италия, например, находится на 45-м месте, в то время как Россия — на 51-м, и она опережает, скажем, Люксембург. Старый Свет утрачивает свои позиции в мировой экономике?
— Действительно, Европа теряет экономическую инициативу. Эта тенденция продолжается уже несколько лет подряд. Новые азиатские экономики — не только Сингапур и Малайзия — развиваются очень быстро. Другой удачный пример — Казахстан. В принципе, азиатские государства прикладывают много усилий к тому, чтобы поддержать рост экономики, не опасаясь проводить радикальные реформы.
— Ожидали ли вы такого успеха проекта Doing Business, когда работали над его созданием?
— Нашей задачей было создать объективный индекс, но я совершенно не ожидал, что у него окажется такая долгая интересная жизнь. Уверен, что через несколько лет появятся другие индексы. Doing Business приобрел такую известность и популярность, потому что он был запущен в 2000 году. Это произошло сразу после масштабных экономических и финансовых кризисов в разных регионах — на Дальнем Востоке, в России, Мексике. Общество интересуется экономикой тогда, когда ее состояние неудовлетворительно. Когда все хорошо — это интересно только ученым. Политики по всему миру в начале 2000-х годов искали шкалу, которая могла бы дать им ориентир, — Doing Business дал им эту возможность.
«Непонятно, какие институты ответственны за развитие экономики»
— Вы были министром финансов и вице-премьером Болгарии в 2009–2013 годах. Как вы думаете, у Восточной Европы есть потенциал стать локомотивом роста для экономики всего Евросоюза?
— Да, я думаю, что возможности есть. Даже в прошлом году Словакия, Чехия и даже Венгрия показали приличный рост ВВП. Экономика Словакии, например, выросла на 5% в 2015-м. Было бы очень здорово, чтобы российские чиновники тоже подробнее изучили этот опыт.
Словакия, например, провела пенсионную реформу, чего не получается в Западной Европе и России. Пенсионная система в западноевропейских государствах существует в почти неизменном виде с послевоенных времен. Если в Западной Европе до 15% ВВП идет на пенсионные расходы, в Восточной — только 7%. Россия тоже могла бы использовать эти наработки.
Для России самое важное в восточноевропейском опыте — это развитие регионов. Можно присмотреться к тому, что делали на этом направлении Польша и Венгрия. Развитие регионов могло бы дать толчок всей российской экономике.
— Еврозона почти каждый год сталкивается с греческим кризисом. Как вы думаете, в нынешнем виде монетарная модель ЕС адекватна или нуждается в реформах?
— Проблема не в монетарном союзе, а в том, что единая валюта стала еще одним негативным фактором. Греция ничего не производит, что пользовалось бы спросом за рубежом. В стране до сих пор нет промышленности. Проблема в том, что страны с неконкурентными экономиками стали членами еврозоны. Я не понимаю, как, например, Хорватия может стать эффективным участником валютного союза. При этом монетарный союз — одна из самых устойчивых конструкций еврозоны. Не думаю, что эта ситуация изменится. Сами европейские политики говорят, что еврозона — основная составляющая часть ЕС.
Все же главная проблема ЕС — там, как и в России, непонятно, какие институты ответственны за развитие экономики. Бывший министр финансов США Тимоти Гайтнер в 2014 году выпустил книгу «Стресс-тест: размышления о финансовом кризисе». В ней он пишет, что когда в Вашингтоне в бытность его министром финансов обсуждали спасение Греции и Италии, то американское руководство просто не понимало, кому звонить в Европе. Кто принимает решения? Есть Еврокомиссия, но в то время еврокомиссар по экономике был не совсем опытным. Поэтому они налаживали контакты с Европейским центральным банком и правительством Германии, то есть с канцлером Ангелой Меркель и министром финансов Вольфгангом Шойбле.
ЕС все еще находится в процессе оформления. Сейчас возник кризис с мигрантами — и все повторяется. В Брюсселе нет человека, который работает над этой проблемой. Поэтому мы вновь видим немецкое правительство в авангарде.
— После вашего ухода с поста ректора Российской экономической школы в октябре прошлого года сохранили ли вы какие-либо позиции в университете?
— До начала декабря я был в совете директоров, но потом совет решил, что будет лучше, если в нем останутся люди, которые живут в России и могут уделять развитию вуза максимально много внимания. В совет директоров вошли Улюкаев, бывший министр финансов Алексей Кудрин и зампред ЦБ Ксения Юдаева. Сейчас я профессор в LSE и обычный профессор в РЭШ, где у меня есть студенты.
— Следите ли вы за российскими СМИ? Есть как будто бы запрос общества на объяснение роста цен и снижающихся зарплат?
— Основная причина интереса — прекратившийся экономический рост. Люди пытаются понять, чего им ожидать, поэтому экономисты становятся более востребованными обществом.
— Российские и зарубежные экономисты, которые ранее работали в правительстве или связаны с государственными институтами, крайне аккуратно комментируют влияние политической ситуации в России на состояние экономики и бизнеса. Когда вы были ректором РЭШ, старались ли вы в своих публичных выступлениях быть более дипломатичным?
— Я всегда говорил то, что думаю, с экспертной позиции. Было много моментов, когда мы разговаривали о том, что проведение необходимых России реформ — пенсионной, высшего образования, механизмов субсидирования и господдержки — затруднительно в странах с однопартийной политической системой.
— Обращались ли к вам за советами российские чиновники?
— Да, часто обращались. Не только ко мне как к ректору РЭШ, но и к нашим профессорам и специалистам по макроэкономике, внешней торговле и инвестициям. Они участвовали в различных государственных комиссиях. Разговоры и дискуссии были и, я уверен, продолжаются и сейчас. Весь вопрос в том, предпринимаются ли какие-либо действия после. В российском правительстве есть люди, которые хорошо разбираются в экономике. Проблема России не в том, что люди не знают, как стимулировать экономический рост, а в том, что они не решаются это делать.
Симеон Дянков
Родился в болгарском городе Ловеч 13 июля 1970 года. Его прапрадед Михо Минков был одним из делегатов на Конституционной ассамблее 1879 года, в ходе которой была принята первая Конституция Болгарии.
В 1989-м Дянков поступил в болгарский Высший экономический институт им. Карла Маркса (сейчас — Университет национального и мирового хозяйства). В 1990-е продолжил образование в США, где сначала стал бакалавром экономики в Женевском колледже в Пенсильвании, а затем получил докторскую степень (PhD) в Университете Мичигана.
Во Всемирный банк экономист пришел в 1995-м, став консультантом по европейскому и центральноазиатскому направлениям. В банке и его подразделениях Дянков проработал до 2009 года. Наиболее известный проект Дянкова в банке — рейтинг легкости ведения бизнеса Doing Business: он был представлен в 2003 году и с тех пор считается одним из ключевых индикаторов качества экономической политики стран.
В 2009-м Дянков вернулся на родину, где стал министром финансов и вице-премьером в правительстве Бойко Борисова. Экономист стал самым молодым министром в странах ЕС после главы британского казначейства Джорджа Осборна. На своем посту Дянков получил известность как сторонник либерализации и фискального консерватизма. В качестве одной из ключевых мер для стимуляции роста ВВП он отстаивал низкие налоги. В 2012-м Дянков параллельно возглавил наблюдательный совет Европейского банка реконструкции и развития и проработал на этом посту год.
После ухода из правительства в 2013-м из-за разногласий с Борисовым по фермерским субсидиям Дянков был приглашен возглавить Российскую экономическую школу. Весной того же года ее бывший ректор — российский экономист Сергей Гуриев — перебрался во Францию, опасаясь преследований по делу ЮКОСа. В октябре 2015-го Дянков оставил пост ректора РЭШ по обоюдному согласию с советом директоров школы, а в декабре вышел из состава совета директоров РЭШ.
Сейчас своим основным местом работы он называет Лондонскую школу экономики (LSE), где является профессором финансов.
Дянков увлечен изучением истории Болгарии, является автором более 70 научных статей. В 2014 году он вместе со старшим научным сотрудником Атлантического совета Андерсом Ослундом стал соредактором сборника «Великое Возрождение: чему нас научила победа капитализма над коммунизмом», в нем говорится о необходимости продолжить демократические преобразования в Восточной Европе.