После смерти Бориса Александрова хозяевами предприятия стали его менеджеры — Изачик подарил им 85% долей, оставив себе 15%. В своем первом интервью, которое Изачик согласился дать Forbes, он рассказал, почему владел 100% долей «Ростагрокомплекса», как решались вопросы с наследниками при жизни Александрова, почему сегодня он пытается оспорить договор дарения, боится ли уголовного преследования и какой помощи ждет от «А1».
В 1995 году Юрий Изачик вместе с партнерами — Борисом Александровым и Леонидом Микиртумовым — создал компанию «Ростагроэкспорт». Один из самых известных ее продуктов — глазированные сырки под брендом «Б.Ю. Александров». Борис Александров умер в ноябре 2020 года, а в компании начался корпоративно-наследственный спор: Изачик передал 85% своей доли пяти топ-менеджерам, но в сентябре через суд потребовал вернуть ее. Изачик утверждает, что пятеро менеджеров заставили его подписать договор обманным путем, предоставив ложные сведения о плачевном состоянии компании. Спустя несколько дней по заявлению менеджеров было возбуждено уголовное дело в отношении Изачика: его обвиняют в принуждении к отказу от дарения части доли в компании. Изачик объявлен в федеральный розыск.
— Юрий Александрович, вы сейчас живете в Канзасе, почему не в Нью-Йорке, где у вас дом?
— В Канзасе живет моя дочь с внуком. Пресловутый стакан воды никто не отменял, я еще не восстановился после последней операции, а в Нью-Йорке за мной некому ухаживать. Здесь я полностью на попечении дочери, внука и супруги.
— Как давно вы в Америке?
— Вообще большую часть времени я провожу на родине, в России. США я начал посещать с 1996 года. Борис Юрьевич [Александров] тогда очень серьезно болел. Очень серьезно болел и мой сын Антон, которого мы потеряли в 2017 году. Они лечились в Америке и в Германии, и я обеспечивал все медицинское сопровождение. Тогда я постоянно жил в Нью-Йорке, где лечился мой сын. Периодически ездил в Бостон, где лечился Борис Юрьевич. Наш третий партнер, Леонид Сергеевич [Микиртумов], был соматически тяжело больным человеком. У него были проблемы и с сердцем, и с легкими. Он лечился от рака легких в той же Германии, в Израиле, но на него у меня уже просто не хватало временных и прочих возможностей. К сожалению, он ушел раньше всех [в 2015 году].
— Вы же все по профессии врачи?
— Да, мы все учились в Москве в Первом медицинском институте. Борис и Леонид учились в одной группе курсом ниже меня. Но с Борей мы жили в одной комнате в общежитии. Познакомились в 1966 году, когда я учился на четвертом курсе, а Боря — на третьем, у него 11 сентября день рождения, а у меня — 13 сентября. Это послужило основой для знакомства, для первичных общений.
— После института вы где работали?
— Я заканчивал лечебный факультет Первого мединститута, специализировался на кардиологии. В ординатуре прошел цикл подготовки по нефрологии. Затем более 30 лет занимался практической деятельностью. С конца 1984-го я ушел в научные сферы, причем довольно резко поменял свою профессиональную направленность — пошел в Институт педиатрии, занимался детской гастроэнтерологией. В 1988 году стал кандидатом медицинских наук, в 1990-м — доктором. После защиты докторской диссертации я быстро получил звание профессора и приглашение на кафедру педиатрии Института усовершенствования врачей. Тогда он уже назывался «Академия постдипломного образования». Я довольно много ездил на научные конференции, в том числе несколько раз в Америку. Я автор примерно десяти книг, из них две монографии.
— Почему вы решили бросить науку ради совместного бизнеса с Александровым? Как вы собрались вместе?
— Мы просто не разлучались. У нас постоянно были какие-то отношения, контакты, особенно с Борисом. Встретиться после долгой разлуки не представляло никакого труда. Наша связь никогда не прерывалась, даже когда мы годами не виделись. Борис 10 лет служил в Сахалинском морском пароходстве врачом-терапевтом. Тогда не было возможности личного общения, но при каждой встрече мы продолжали разговор после запятой, как будто бы только вчера расстались.
— Идея заняться бизнесом принадлежала Александрову?
— Да, конечно. Борис Юрьевич последовательно развивал разные бизнесы. Наверное, вы знаете, что он находился в заключении в тюрьме за не разрешенную в наше время предпринимательскую деятельность? После освобождения и снятия с него судимости были разные бизнесы: уборка территорий Москвы, водочный бизнес, продажа ковров. Водочный был очень успешным, на нем удалось заработать какие-то деньги, что позволило перейти на следующую ступень — заняться коврами, потом перекупкой и продажей продуктов. В конце концов вызрели условия для создания нашего последнего детища [компании по производству сырков].
— Менеджеры, с которыми вы сегодня судитесь, работали в компании с момента ее основания. Три из пяти — это родные сестры Валентина Кшенникова, Галина Макарова и Марина Резникова. Старшая сестра Валентина вашего возраста. Вы дружили?
— Не то слово! Валентина Алексеевна — самый старый работник. Она пришла еще на уровне водочного бизнеса. Постепенно к бизнесу привлекались и ее сестры. С Сергеем Викторовичем [Бабаченко, руководителем службы безопасности «Ростагрокомплекса», депутатом Московской областной думы] мы были очень близкими людьми. Он был ровесником моего покойного сына, и Антон называл его единственным своим настоящим другом. Антон не был склонен к такого рода высказываниям, но тем не менее говорил, что Серега в его представлении — это носитель офицерской чести. Когда Антона не стало, Сергей Викторович, вся его семья очень переживали, приняли самое непосредственное участие в утешении нас в нашем горе. Я к нему как к родному сыну относился. И он иногда называл меня «батя». Он [в отличие от сестер] никогда не входил в число учредителей никаких компаний. Он возглавлял службу безопасности, был наемным работником и получал за это достаточно большую фиксированную компенсацию.
— А почему именно вы стали единственным учредителем основной компании Александрова, которая начала производить сырки?
— Роль Бориса Юрьевича как главного основателя не оспаривалась никем и никогда. Потому что это была его идея, его деятельность, в том числе по привлечению всех перечисленных выше сотрудников. Почему именно я стал учредителем Пушкинского завода? Это может нехорошо прозвучать, но я стал потому, что, как Боря говорил, я единственный человек, на которого можно положиться и больше не думать об этом никогда. Мы вместе занимались компанией с момента ее создания. При этом, я напомню, нас было трое сооснователей. Но тот факт, что у меня 100%, никак не влиял на атмосферу наших отношений.
— А как же сам Александров и третий партнер Микиртумов?
— Они получали долю в прибыли. Доли основателей в распределении прибыли были четко определены с самого начала работы компании.
— Какая доля в прибыли была у Александрова?
— Чуть больше 70%, а 30% распределялись между остальными.
— У вас был подписан какой-то дополнительный договор?
— У меня какого-то специального договора не было. Часть дохода я получал как заработную плату, работая, в частности, в медицинском центре, входившем в группу компаний.
— Со временем в бизнесе появились новые производственные и торговые компании. В них доли оформлялись уже на сестер-менеджеров. У Леонида Микиртумова было 16,5% в одном из предприятий. Доли получили дочь Александрова Наталья Кокота, ваша жена Надежда Афанасьевна стала учредителем пяти компаний, в том числе торговых «Ростагроторг», «Ростагротрейд» и «Ростагропродукт» (по 16,5% в каждой). Почему у Александрова и у вашего сына Антона, который руководил основным предприятием, никогда и нигде не было долей?
— После того как Боря перестал постоянно бывать в Москве, начали организовываться торговые дома, торговые площадки, колхозы, то, что сейчас входит в группу компаний. Боря разрешил, чтобы топ-менеджеры и приближенные люди получали доли в этих компаниях. Во-первых, это служило мотивационным моментом. С другой стороны, это позволяло топ-менеджерам не чувствовать себя обделенными. Поэтому они оформляли все эти новые активы на себя.
— А как получили доли ваша жена и дочка Александрова Наталья?
— Ни Борис Юрьевич, ни Антон Юрьевич [Изачик, сын] по каким-то своим причинам не хотели ставить свои фамилии рядом с этими процентами. Поэтому Наталья Борисовна [Кокота, дочь] была оформлена там, там и там. Ей выплачивали деньги, которые она, вероятно, передавала Борису Юрьевичу. То же самое и Антон Юрьевич — имел какие-то доли, но они были оформлены на Надежду Афанасьевну [Изачик, жену]. Когда Антона не стало, эти проценты были сразу переписаны на менеджеров, у Надежды Афанасьевны никаких процентов больше нет.
— Почему ни Александров, ни ваш сын не хотели оформлять доли на себя?
— Я думаю, что Борису запомнился трехлетний опыт пребывания в Бутырской тюрьме. Про сына я не знаю. Насчет себя я не задумывался, абсолютно полагаясь на Бориса Юрьевича, на его знания, на его возможности, на его авторитет и так далее. Он все-таки был главным основателем. В какой-то степени я был его тенью, в какой-то степени — его ангелом-хранителем.
— Что произошло после смерти Александрова? Хочется понять, как могли поссориться настолько близкие друг другу люди.
— У меня в октябре 2020 года была операция. Когда Борис Юрьевич умер, я находился в болезненном состоянии и никак не мог присутствовать [на похоронах]. Меня спрашивали о том, как будем жить дальше, что будем делать. Я был в Америке, первая возможность оказаться в Москве появилась только в марте. В марте эти вопросы про то, как жить дальше, актуализировались. Постоянно шли разговоры об очень тяжелом финансовом положении на предприятии, о непрерывных налоговых проверках, о больших задолженностях и так далее.
— Завещания никакого не было?
— В том-то вся и беда. Мы ждали завещания полгода, но так ничего и не дождались.
— Когда умирали ваш партнер Леонид Микиртумов и ваш сын Антон, все проходило спокойно. Вы говорили, что Антон в свое время разработал принцип расчета долевого участия и выплат в случае выхода участника из бизнеса или его смерти. Почему тот же механизм нельзя применить сегодня?
— Думаю, объяснение в том, что первые две смерти были при жизни Бориса Юрьевича, который это контролировал. Наследникам Леонида были сразу выплачены деньги. Детям моего сына тоже были определены компенсации, которые выплачивались порциями. Но со смертью Бориса Юрьевича эти выплаты прекратились. То есть этот механизм стал давать сбои.
— А этот механизм был как-то прописан на бумаге?
— Нет-нет, все было только на словах. Из бумаг у меня осталась одна поздравительная открытка ко дню рождения, примерно десятилетней давности.
— Как менеджерам удалось убедить вас подарить им 85% из 100% долей «Ростагрокомлекса»?
— Мы договаривались, что у меня будет доля 15% во вновь созданной холдинговой компании, в которую должны войти все компании группы, они с этим согласились. Я им подарил 85% из своих 100%, а они свое обещание не выполнили: их доли в других компаниях так и остались на них.
— Почему вам предложили именно такое распределение долей: пять менеджеров получают по 17%, а вам остается 15%?
— Думаю, объяснение здесь довольно простое: три сестры при таком распределении получают 51% долей, то есть контрольный пакет.
— Сейчас вы подали иск с целью оспорить договор дарения. Это произошло после того, как вы стали сотрудничать с «А1»?
— Нет, иски были поданы моими юристами, «А1» к этому не имеет отношения. Когда я подписывал договор дарения, никаких юристов у меня, к сожалению, не было. Я думал, что имею дело с друзьями, и ничего не боялся.
— Но эти «друзья» завели на вас уголовное дело и требуют вашего ареста.
— Я об этом узнал постфактум: из средств массовой информации. Уголовных дел никаких я не видел, содержательную их часть не знаю. Не могу представить, в чем можно меня обвинить.
— Как вы вышли на «А1»?
— Они сами на меня вышли. Мне их положительно отрекомендовали мои юристы. Это известная, серьезная инвестиционная группа, большие специалисты по улаживанию всех производственных, корпоративных споров и так далее. У нас было с ними два, по-моему, таких же общения, как с вами [в Zoom], мне они показались очень грамотными людьми, искренними, заинтересованными оказать действительно реальную помощь в стабилизации ситуации в компании.
— «А1» предложила всем участникам конфликта оферту — вам, пяти менеджерам и четверым законным наследникам заплатить по $5 млн, а себе забрать весь бизнес. Оценка бизнеса в $50 млн кажется вам справедливой?
— Ну вы понимаете, продавцу всегда хочется продать подороже, покупателю хочется купить подешевле. Но с учетом сложившейся уже ситуации привлекательность и ценность активов, понятно, снижается. Тем не менее в этом направлении можно работать. Но консолидированного мнения [у получателей оферты] на этот счет нет. Я не слышал пока никакого позитивного ответа на это предложение.
— А вы сами как бы ответили?
— Ну, это предмет дальнейших обсуждений с «А1» или другим возможным инвестором, предмет размышлений, дискуссий, так сказать. В формате интервью этого не рассказать: нужно более глубокое погружение в эту тему. Какие-то варианты, безусловно, со мной можно обсуждать и договариваться. По крайней мере их предложение было разумным.
— Из вашего описания договора с менеджерами получается, что детям и жене Александрова они не планировали оставлять никакие доли в бизнесе. Как вам кажется, почему Борис Юрьевич не предусмотрел такую ситуацию? Он безусловно верил своим соратникам?
— Тут я бы ответил маленькой цитатой из его книги «Сырок». Борис Юрьевич писал: «Я тоже неоднократно сталкивался с неблагодарностью. Например, многих своих сотрудников я поднял на три-четыре ступени вверх по социальной лестнице. Они обладали обычными низкооплачиваемыми профессиями. Кто-то работал продавцом, кто-то в детском саду, кто-то учителем. Но однажды настал один момент, когда некоторые так или иначе высказали мысль: мы на предприятии целый день, а вы, Борис Юрьевич, когда хотите, поэтому в успехе компании наша заслуга — главная… Люди очень склонны оценивать именно свои заслуги. Рано или поздно им кажется, что все не так, как есть. Это человеческий фактор, и к нему надо быть готовым». Это было в начале нулевых. И это было очень серьезно. Я присутствовал на этом их совещании, когда все собрались и высказали такую мысль. Это был первый бунт на корабле. И это сильно ранило Бориса Юрьевича.
— Что же он тогда же завещание не написал?
— Он любил играть в футбол, по ночам читать книги и их конспектировать. Больше он ничего не любил писать.