Специалистка по русским олигархам Элизабет Шимпфессль 15 лет брала у них, их знакомых и их сотрудников глубинные интервью, чтобы выяснить, как богатейшие бизнесмены видят себя в окружающей реальности, чем объясняют легитимность своего богатства, почему занимаются благотворительностью и как относятся к своим женам и детям. И вот что ей удалось узнать.
Австрийская исследовательница Элизабет Шимпфессль преподает социологию в Астонском университете и с 2009 года живет в Лондоне. Объектом ее научного интереса на протяжении последних лет были российские олигархи, чьим ареалом обитания в эти годы была британская столица. Шимпфессль провела сотни бесед с российскими миллиардерами и их приближенными в попытке понять, какими психологическими и этическими характеристиками обладает социальная группа «богатейшие люди России».
В международных СМИ Шимпфессль называют «знатоком России» и «экспертом по России», а в 2022 году ее экспертные знания стали особенно востребованы. C февраля ей пришлось уже дать не одно интервью, в которых она рассказывает о мотивах, роли и степени влияния российских олигархов на политику страны.
В ноябре на русском языке в издательстве Individuum выходит книга Шимпфессль «Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии». Книга исследует мировоззрение очень богатых россиян и пытается найти ответы на такие вопросы: какие стратегии используют богатые русские, обретая буржуазные привычки и вкусы? Как они обосновывают свое привилегированное положение в современном российском обществе с его ярко выраженным социальным неравенством? Как они воспитывают чувство легитимности у своих детей, которым в скором времени предстоит унаследовать их огромные состояния?
В предисловии к изданию 2022 года автор пишет: «Российские олигархи явно не относятся к тем, кто пострадал [от событий 2022 года] сильнее всех, и тем не менее новое издание книги о богатых русских было бы неполноценным без оценки их текущего положения — и без размышлений о том, как новая ситуация повлияет на их отношения с Западом и что это может означать для будущего российского «денежного класса». Там же она рассказывает о назревающем в семьях подвергшихся санкциям олигархов «бабьем бунте» («дети бунтуют, жены бунтуют») и прогнозирует, что «крестовый поход» Запада против российских олигархов может оказаться краткосрочным. Forbes публикует отрывок из книги.
Наследие 1990-х
«Советская пропаганда утверждала, что при капитализме богатство небольшой горстки людей («акул капитализма») достигается исключительно за счет лишений большинства. Суровая реальность 1990-х годов, в которой торжествовал принцип «Человек человеку волк», подтвердила правоту этой пропагандистской мантры. В отличие от Запада, где буржуазия с начала XIX века активно занималась развитием промышленности, в России капиталистическое накопление 1990-х сопровождалось снижением ВВП, сократившегося с 1990-го по 1997 год в два раза. Становление российского капитализма было ознаменовано резким падением уровня жизни простых граждан и самым стремительным в человеческой истории формированием новой богатой элиты.
Бывшая журналистка Financial Times Христя Фриланд на протяжении того десятилетия непосредственно наблюдала, как первые олигархи накапливали свое богатство. По ее словам, «эти шестеро искренне верили в то, что победили в жестокой капиталистической конкуренции 1990-х годов благодаря тому, что они — самые могучие, умные и смелые мужчины не только во всей стране, но и, вероятно, во всем мире». Они считали своими сильными сторонами умение «чуять» открывающиеся возможности, упорство и решимость в достижении целей, а также готовность идти на риски.
Как с гордостью сказал Фриланд тогдашний олигарх Михаил Ходорковский: «Мы все рисковали, чтобы добиться того, чего мы добились. Просто не каждый способен так рисковать». В его следующем комментарии скрытая нота самолюбования звучала еще сильнее: «Если человек не олигарх, с ним что-то не так. У всех были одинаковые стартовые условия, каждый мог сделать то же самое, что и мы».
В то время Ходорковский был уверен, что его успех оправдывает все, в том числе презрительное отношение к верховенству закона и простым россиянам. Но после 10 лет тюрьмы он публично признал, что несет значительную долю личной ответственности за сложившуюся в России политическую ситуацию, поскольку в 1990-е годы отдавал приоритет проведению экономических реформ за счет социального благополучия населения.
Мало кто из представителей элиты решился на столь резкую самокритику. Петр Авен является ведущим апологетом либерализма среди российских олигархов. Он также долгое время оставался любимцем западных СМИ. В беседе со мной он признал, что сам не может служить моральным авторитетом, потому что его имя слишком тесно связано с быстрым обогащением 1990-х. Тем не менее, по его словам, он сохранил приверженность неолиберальным взглядам.
В 2000 году он призывал Путина перейти к «рейганомике» под диктаторским контролем: к модели, которую использовал бывший чилийский диктатор Аугусто Пиночет, чтобы провести радикальные экономические реформы. По словам Авена, это позволило бы Путину выполнить обещание снова сделать Россию великой. Больше 10 лет спустя, в 2013 году, Авен по-прежнему открыто восхищался Пиночетом и его диктаторским неолиберализмом, хотя теперь он добавлял, что в России такой деятель появиться не может: «Для появления лидера, подобного Пиночету, в обществе должны сложиться определенные предпосылки. Во-первых, элита не должна быть коррумпированной. Во-вторых, дух законопослушности должен быть на очень высоком уровне».
Авен — не единственный среди российских сторонников экономического либерализма, кто восхищается Пиночетом. Это неудивительно, поскольку Пиночет был антикоммунистом и неолибералом. На одном публичном мероприятии я спросила у бывшего вице-премьера Альфреда Коха, соратника Авена по рыночным реформам 1990-х годов, который курировал пресловутые залоговые аукционы 1995-го и вместе с [Анатолием] Чубайсом проводил очередную приватизацию 1997-го, что он сделал бы иначе, если бы можно повторить 1990-е годы. Он долго молчал, но в конце концов ответил, что изменил бы одну вещь: выстроил бы программу приватизации на основе такой же пенсионной реформы, какая была проведена Пиночетом.
В 1990-е годы реформаторы-рыночники с их жаждой быстрых неолиберальных реформ и глубокой ненавистью к коммунизму, не сдерживаемые влиятельной, критически мыслящей и социально ориентированной интеллигенцией, обладали почти полной свободой для реализации неолиберальной повестки дня. Отсутствие активного гражданского общества означало, что в социуме не было никакой регулирующей силы, которая могла бы обуздать новую элиту как в отношении методов ведения бизнеса, так и в моральном плане. Инициативы гражданского общества, зарождавшиеся в ходе перестройки и в первые годы преобразований, так и не охватили широкие слои населения. Отчасти это было связано с тем, что после 70 лет советского авторитаризма, включая сталинский тоталитаризм, у населения России отсутствовала устоявшаяся традиция гражданского участия, на которую можно было бы опереться.
Нехватка гражданского общества усугубляется широко распространенной безответственностью. Это чувствуется до сих пор, в том числе и среди молодых представителей бизнес-элиты, которые продолжают считать моральную нечистоплотность обычным делом.
Молодой бизнесмен Артем, специализирующийся на нефти и финансах, признался мне, потягивая коктейль в баре отеля Claridge’s в лондонском районе Мейфэр: когда ему не удается добиться своего с помощью статуса или денег, он прибегает ко лжи. Ему приходится делать это довольно часто, по несколько раз в день — но «ради блага других», заверил он меня.
Артема воспитывали на методах ведения бизнеса, которые были приняты в России в 1980-х и 1990-х годах, когда вознаграждались индивидуальная инициатива, агрессивность и жесткость. В те годы процветали хамелеоны, способные легко менять свои моральные правила.
«Больше всего меня беспокоит вопрос свободы», — заявил 24-летний Павел, банкир и сын очень состоятельного бизнесмена. У Павла четкие приоритеты. «Бедность и нищета» не фигурируют в его списке «10 ключевых проблем России»: «На самом деле не стоит придавать бедности такого уж большого значения. Да, возможно, в России есть бедность, но меня это не особенно волнует. Бедность — это скорее следствие других реальных проблем, таких как отсутствие свободы, изоляция, закрытость от мира. Вот они-то меня беспокоят». Павла раздражало, что большинство россиян не разделяет его приоритетов, и это он считал еще одной серьезной проблемой: «Здесь полная апатия».
40-летний предприниматель Владимир, работающий в сфере PR, сочетает неолиберальные взгляды с индивидуальным авантюризмом. Он считает себя не столько бизнесменом, сколько представителем узкого круга настоящей московской интеллигенции. В какой-то момент интервью он упомянул, что в детстве мечтал быть похожим на Робина Гуда. «Вот как? — сказала я. — Значит, вы мечтали отбирать деньги у богатых и отдавать их бедным?». Владимир удивленно посмотрел на меня и громко рассмеялся: «Нет-нет, я хотел жить в лесу и стрелять из лука». Ему нравились атрибуты мужественности, присущие средневековому герою. Воспользовавшись моим замешательством, Владимир счел необходимым уточнить свои взгляды: «Тогда я не думал о бедных. Да и сейчас тоже не думаю». Он убежден, что бедные сами несут ответственность за свою судьбу: «Да, в России чудовищное социальное неравенство, но я не против этого. Я не социалист. На мой взгляд, каждый может зарабатывать деньги, если он не болен и не инвалид. Не вижу причин помогать этим людям». Его взгляд стал жестким. «Пусть помогают себе сами. Если они не ленивы и не идиоты, что-нибудь да придумают!».
Все дело в генах?
«Жена миллиардера Екатерина пришла в раздражение от моего вопроса о том, что именно из переданного ей родителями помогло ей добиться успеха: «Послушайте, я получила от своих родителей гены. Понятно, что именно эти гены и позволили мне стать той, кем я стала, развить в себе все те качества, которые сделали меня успешной».
Немного смягчившись, она объяснила поподробнее: «У меня нет благородных корней. Мои родители — простые люди. Они тоже достигли всего своими силами, благодаря своим способностям. Несмотря на то что у них в жизни было мало возможностей, они получили университетское образование. Мой отец родился в деревне — в семье было 10 детей. Он стал профессором и выдающимся ученым в своей области. Моя мама родом с Украины. Сразу после [Великой Отечественной] войны она сама поступила в Московский университет. Всю свою жизнь она посвятила науке. Получила докторскую степень и работала старшим научным сотрудником, причем довольно успешно».
Екатерина убеждена, что именно гены, наделившие ее родителей столь сильными и волевыми характерами, стали главным фактором, который способствовал их впечатляющему подъему по карьерной и социальной лестнице. Она рассматривает социальный подъем своих родителей как их личную заслугу — как результат работы их «генов», а не как следствие массовой социальной мобильности послевоенных лет, которой в значительной степени способствовала советская система образования, ориентированная на широкие слои населения.
Особенно показательно, что нарратив Екатерины вращается вокруг ее жажды знаний и трудовой этики, которые она якобы унаследовала от матери и отца. Ее супруг, к тому времени присоединившийся к нам за столиком, подтвердил ее слова. Геннадий рассказал об одном из их сыновей, чрезвычайно одаренном молодом человеке, который в свои 15 лет уже получил предложение учиться в университете Лиги плюща. «Я бы не сказал, что он гений, но он очень способный. Как и Екатерина. Ты сообщила Элизабет, что окончила очень престижный университет с красным дипломом? — спросил он у жены и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Физический факультет, где на сотню мужчин обычно приходится не больше двух женщин». Крутя в руках пачку сигарет, он добавил чуть извиняющимся тоном: «Думаю, у меня тоже есть кое-какие способности».
Неудивительно, что Геннадий предпочел не упоминать других факторов, которые помогли их сыну развить свои таланты, — в частности, то, что мальчик вырос в очень привилегированных условиях: в чрезвычайно богатой семье, происходящей из социально привилегированной советской интеллигенции, с семейной культурой, где ценились честолюбие и целеустремленность. Вместо этого Геннадий — хотя он и назвал себя атеистом, воспитанным в кругу, где все, включая родителей, бабушек и дедушек, были членами коммунистической партии, — объяснил необычайную одаренность членов своей семьи двумя причинами, обе из которых находятся за пределами рационального мышления и критики: «Это все благодаря Богу и благодаря генам».
Из всех возможных причин успеха гены и Бог назывались чаще всего, и многие мои респонденты тем или иным образом намекали на свою «избранность». Следует отметить, что подобные убеждения напрямую перекликаются с постулатами протестантизма. Кальвинистская этика гласит, что каждый человек имеет собственное предназначение, определяемое божественной волей, которое он обязан реализовать. Новые русские буржуа говорили мне о врожденном призвании к предпринимательству и о заслуженности своего успеха именно в таком ключе. Задатки к тому, чтобы стать успешными капиталистами, были заложены в их ДНК, а это означает, что такова была Божья воля.
Хотя в большинстве случаев объяснение собственной успешности ссылками на генетику придумывалось респондентами экспромтом, на ходу, оно не было абсолютно случайным. Такого рода биологическая аргументация распространена в России вовсе не потому, что все безоглядно верят в роль генов, но из-за того, что генетика предлагает удобное оправдание неравенства. Трудно оспаривать то, что якобы предопределено самой природой.»