Об экологической катастрофе на Камчатке я узнал довольно поздно: в пятницу, 2 октября, увидел у себя в ленте Facebook фотографию двух голых мертвых морских ежей и сообщение о том, что это не самое их естественное состояние. Уже в субботу прочитал большой пост в Telegram — об отравлениях среди серфингистов, о густой желтой воде, двух морских котиках, которые боялись нырять в океан (один из них погиб) и о военном полигоне по соседству.
Стало очевидно, что надо собираться и ехать в Петропавловск-Камчатский, чтобы попробовать на месте разобраться с тем, что происходит.
Примерно в эти же сроки засуетились и региональные власти, которые знали о проблемах со здоровьем у серферов еще с сентября, но никаких решительных шагов не предпринимали.
«Здесь проходила конференция, куда приехал тяжелый официоз: министры, зампредседателя Думы Ирина Яровая, и они обсуждали «дележку ресурсов», — рассказывал мне гражданский активист из Петропавловска-Камчатского Сергей Соловьев. — И губернатору было по барабану на эту катастрофу, хотя сообщения о ней раскидывали буквально все. И только когда после второго числа пошел вал сообщений, губернатор поехал туда на джипах, на лодках…»
Туда — это на Халактырский пляж. Он находится примерно в 30 минутах езды от Петропавловска-Камчатского. 20 минут — по относительно нормальной дороге (не считая разметки, которая может понравиться только латентным самоубийцам и жадным сотрудникам ГИБДД) и потом еще 10 минут нужно страдать на гравийке. До воскресного визита губернатора на пляж страдать приходилось еще больше, но в прошедшие выходные дорогу немного выровняли.
Бегство серферов
Сам по себе Халактырский пляж — это полоса черного вулканического песка длиной 30 километров. По одну сторону — океан с бесконечной вереницей темно-бирюзовых волн, бьющих в крутой берег, по другую — луга и ровные треугольники вулканов с обязательными белыми шапками.
К 5 октября серферов на побережье почти не осталось. Пустые гостевые домики, кафе и прокатные станции. Вместо людей — небольшие черные вороны, облюбовавшие заброшенную территорию.
Остатки жизни теплятся только вокруг двухэтажного домика в северной части лагеря. Здесь Юрий Дудь снимал свой фильм про Камчатку. Местные, не считая серферов, это видео почему-то недолюбливают. Хотя посмотрели его, кажется, буквально все.
В домике двое камчатских парней упаковывают остатки вещей и готовятся окончательно законсервировать лагерь.
«Надоели вы, журналисты, уже со своими вопросами! — вроде как в шутку заявляет мне один из парней. Хотя я чувствую, что реально уже могли надоесть. — Тысячу раз спрашиваете нас об одном и том же. Лучше бы чиновников так задалбывали или военных. Чтобы они рассказали правду».
Пытаюсь объяснить, сколько надежных, качественных и проверенных способов послать журналиста без вреда для карьеры есть у современных российских чиновников, и понимаю, что постепенно скатываюсь на эмоции. Поэтому перехожу на конструктив и заявляю: «Поверь, задалбываем».
Парень тоже решает отыскать способ отделаться от меня и одновременно помочь и переправляет к девушке-серферу, которая каталась в те дни, когда в океан попала неизвестная зараза. На завтра у нее билеты на самолет из Петропавловска-Камчатского.
— Майя? — интересуюсь у нее, не ошибся ли я.
— Да, — отвечает девушка.
И я в течение 15 минут мучаю ее вопросами о событиях на Халактырском пляже, не догадываясь, что те же самые вопросы ей день назад задавала моя коллега Маша Немцева. Я в это время летел перекладными рейсами из Москвы на Дальний Восток через Казань и Новосибирск.
С географией мест вокруг Петропавловска-Камчатского на тот момент по-серьезному я разобраться еще не успел, поэтому задаю серфингистам немного глупый вопрос:
— До реки, откуда загрязнение пошло, далеко отсюда? Пешком дойти реально?
— Километров 30, не дойти, — говорит местный серфер. На предположение о том, что, наверное, еще мишку по пути есть шанс встретить, отвечает утвердительно.
— А доехать?
— Доехать можно. На джипах с большими колесами, чтобы реки вброд можно было переезжать.
— То есть там еще и другие реки есть?
— Да.
Джин с большими колесами
Вернувшись в Петропавловск-Камчатский, понимаю, что теперь цель номер один — отыскать транспорт, чтобы добраться до реки Налычева. Рядом с ней расположен полигон, на котором в советские годы захоранивали пестициды и другие ядохимикаты. В Москве, когда только стало известно о поездке на Дальний Восток, я интересовался у Олега Митволя из «Зеленой инициативы», откуда могло пойти загрязнение. Он ставил именно на полигон.
С транспортом меня выручил Сергей Соловьев: он перенес свою запланированную поездку с туристами и договорился с товарищем, чтобы тот отвез меня к реке Налычева.
Из-за дождя, весь вторник лившего как из ведра, рывок к потенциальному источнику загрязнения сместился на полдень. Ко второй половине дня по прогнозу небо должно было проясниться. Появился шанс запустить в небо коптер, чтобы посмотреть на цвет воды сверху.
В поля мы отправились вшестером: я, Сергей, его приятель Максим из проекта «Береги Камчатку», водитель Вадим, который «прокачивает» внедорожники до требований Камчатки, и двое документалистов из Current Time — Анна и Александр.
Первой локацией на нашем пути неожиданно оказался Козельский полигон с пестицидами и мышьяком. О том, что мы въезжаем на особо опасную территорию, нас предупреждала исключительно табличка «Осторожно. Ядохимикат». Вроде бы красноречивая. С другой стороны — ни забора, ни колючей проволоки, ни охраны. Только краткое письменное предупреждение и инстинкт самосохранения.
Максим с Вадимом рассказывают, что раньше ограда была, но практически сразу после установки ее кто-то умыкнул. По слухам, на другом конце полигона еще сохранилось несколько столбиков.
Около периметра полигона мы встречаем полного пожилого мужчину с короткой седой кисточкой усов под носом. Такие носили полицейские в классических английских детективах.
«Александр Николаевич Ладугин, заведующий отделом СГМ (социально-гигиенический мониторинг. — Примеч. Daily Storm) «Центра гигиены и эпидемиологии», — без особой охоты представляется мужчина. Желания говорить с нами у него нет, но сил сопротивляться еще меньше. — Мы ежегодно берем пробы. Но в этом году делаем это второй раз.
Он объясняет, что на полигоне есть специальные скважины (их легко вычислить по торчащим из земли металлическим трубам), откуда можно брать пробы подземных вод, но он и его люди этим не занимаются. Их компетенция — проверить землю над захоронением, не проникли ли в нее отравляющие вещества.
— Главный вопрос, может ли это все уходить в реки, — говорю я, не слишком надеясь на безапелляционное «да».
— Вряд ли, здесь достаточно глубокая котловина, оно все заделано. Но полигон в 60-е годы был сделан, здесь собирали пестициды со всего Камчатского края, чтобы когда-нибудь вывезти. И сейчас никто не может сказать, делали ли тогда какую-то изоляцию. Но в основном почва нормальная здесь.
— А захороненные там пестициды могут дать фенол, который сейчас в воде нашли?
— Фенол может быть там. Здесь лежат разные вещества. Больше всего пестицидов, которые отработали свой срок. Выделиться из них он не мог. Но в 60-е там захоранивали что угодно.
Сам по себе полигон очень небольшой: с половину футбольного поля. Деревьев на нем нет, их все выкорчевали, когда приводили место в порядок около 10 лет назад. Сейчас в теории под землей должны находиться огромные бетонные ящики с ядохимикатами, укрытые защитной пленкой и 20-сантиметровым слоем земли. Хочется верить, что этот саркофаг хоть насколько-то надежный, потому что в такой дождь, как сейчас, по полигону бегут десятки, а то и сотни ручьев, унося с собой все, что есть на поверхности.
Максим из «Береги Камчатку» в надежность полигона верит. Он срывает плод с куста шиповника, что растет неподалеку от могильника, и при нас его съедает.
Зеленая пена и 10 нерп
По его мнению, новости о техногенной катастрофе на побережье — фейк, призванный скрыть другие серьезные проблемы в экологии Камчатки: исчезновение рыбы и гибель рек, в том числе из-за золотодобычи.
«Сине-зеленые водоросли, цианобактерии, — называет он своих «кандидатов» на роль убийцы морских ежей. — При определенных условиях они выделяют токсины. В Азовском море такое случалось».
Максим уверен, что цветная вода в реке Налычева — это никакой не яд, а просто частицы, которые принесло из болот.
Едем проверять эту теорию. Цветных субстанций рядом с Халактырским пляжем было три вида: зеленая пена, тяжелая бурая смесь на дне и желтое маслянистое вещество, о котором писали серферы.
Нам повезло увидеть только первые две. Зеленой пены было достаточно в океане (она оставляет характерные следы на песке), но еще больше ее оказалось в устьях малых рек. Местные называют их не по именам, а просто — тундровые. В честь местности, по которой они пробегают.
В этих же речках нашлось и бурое вещество. По виду оно больше всего напоминало мелкие песчинки железа.
Птицы — чайки и вороны — никак на потенциально опасные вещества не реагировали. Зеленая пена явно не казалась им чем-то экстраординарным, и на этом этапе теория Максима подтверждалась.
Очередной повод для ликования дало ему устье реки Налычева, которая претендовала на роль главного загрязнителя Камчатки. В воде неподалеку от места впадения реки в океан плескалась стая из 10 нерп и не выказывала никакого желания сбежать прочь из этого закутка.
Чтобы окончательно разобраться с тем, что происходит на Налычева, нам предстояло совершить простой маневр: двигаться вверх по правому притоку до того момента, пока мы не увидим ручей, идущий со стороны полигона (или убедимся, что этого ручья не существует). Но погода нарушила наши планы: из-за ливня Налычева разлилась настолько, что штурмовать ее даже на специально оборудованном джипе, с помощью которого мы пересекли две реки, было опасно.
Пришлось поворачивать обратно.
Примерно через полтора часа езды вернулся интернет, а вместе с ним пришло сообщение, которое практически разрушило стройную теорию Максима.
«Мы брали пробы, проводили поиски павших животных и выполняли погружения для обследования бентоса. Наши результаты показали, что состояние морских млекопитающих, птиц находится в норме. На берегу мы также не нашли никаких выбросов больших павших морских животных, птиц. Однако при погружении мы обнаружили, что на глубинах от 10 до 15 метров наблюдается массовая гибель бентоса — 95% существ мертвы. Сохранились отдельные большие рыбы, креветки, крабы, но в очень маленьком количестве», — рассказал об итогах исследования устья реки Налычева и Авачинского залива на мысе Налычева, в районе острова Старичкова, в бухтах Тихая и Спасения научный сотрудник Кроноцкого заповедника и Тихоокеанского института географии Иван Усатов.
Сами по себе сине-зеленые водоросли убить столько живых существ не в состоянии.