Вторая по добыче государственная нефтяная компания «Газпром нефть» ведет себя скромно с точки зрения слияний и поглощений, но это не мешает ей расти. За последние десять лет добыча и переработка компании выросли в 2,5 раза, до 86 млн т н.э. и 42 млн т нефтепродуктов. Предправления «Газпром нефти» Александр Дюков рассказал в интервью РБК, почему компания не стала агрессивно скупать конкурентов, какие активы ей интересны за рубежом и почему сейчас выгоднее работать в России. Дюков, который уже десять лет возглавляет «Газпром нефть», также объяснил, почему никогда не думал заняться собственным бизнесом.
Нужно быть проактивными
— В мае ОПЕК и страны, не входящие в картель, договорились продлить соглашение о сокращении добычи нефти до марта 2018 года. Многие видят риски в связи с этой сделкой: сланцевая добыча в США растет, и есть опасения, что цены на нефть опять упадут. Вы говорили о том, что регулятор сейчас должен очень гибко реагировать на любые изменения на рынке. Каким образом?
— Мне кажется, сегодня у регулятора должно быть две цели. Во-первых, действительно сбалансировать спрос и предложение, убрать с рынка избыточные складские запасы. При этом важно не только добиться этого сбалансированного состояния, но и отслеживать его сохранение в будущем.
Вторая задача, которая, как мне кажется, недооценивается, а на самом деле она очень важна, — это управление ожиданиями рынка в отношении цены на нефть. Я имею в виду управление форвардной кривой — важно, чтобы она все-таки была пологой. Ситуация контанго (когда рынок надеется на рост цены нефти) может быть опасна, так как может стимулировать инвестиции производителей сланцевой нефти. Ожидание высоких цен также поможет им в хеджировании будущей добычи, и это может опять привести к росту сланцевой добычи, к дестабилизации рынка и, соответственно, к новой высокой волатильности и падению цен на нефть. Чтобы решить как первую, так и вторую задачу, нужно быть проактивными, нужно мониторить ситуацию и оперативно реагировать на то, что происходит на рынке.
— Недавно эксперты Vygon Consulting подсчитали, что, хотя сделка с ОПЕК является положительной для российского бюджета, российские нефтяные компании могут недосчитаться 70 млрд руб. в 2017 году. Вы согласны с этой оценкой? И возможна какая-то компенсация для компаний?
— Сразу хочу сказать, что вопрос о компенсациях мы поднимать не будем. С расчетами Vygon Consulting я не знаком, но чтобы их сделать, нужно знать, какой была бы цена на нефть и какой был бы курс доллара в том случае, если бы не было договоренности с ОПЕК, а взаимосвязь цены и курса рубля сейчас уже не такая однозначная. Понятно, что более высокая цена это позитивный фактор для нефтяных компаний. С другой стороны, конечно, нефтяные компании испытывают негативное влияние переукрепленного рубля. «Газпром нефть», как вы знаете, в последние годы агрессивно наращивала добычу — на 7–9% в год, и конечно, мы планировали продолжить расти такими же высокими темпами. Из-за соглашения с ОПЕК в этом году вместо роста в 8–9% мы увеличим добычу всего на 4–4,5%. Это, безусловно, для нас негативный фактор.
Но в целом, мне кажется, продление соглашения о сокращении добычи — правильный шаг, который позволит убрать ненужную волатильность и непредсказуемость. Соглашение пойдет на пользу и потребителям, и производителям, и — может быть, это прозвучит пафосно — мировой экономике. Кроме того, мы прекрасно понимаем, что в условиях низких цен российская нефтяная отрасль должна быть готова к внезапным инициативам Минфина, направленным на повышение нагрузки на отрасль.
— Россия после сделки с ОПЕК получила двух крупных международных партнеров — Саудовскую Аравию и Катар. Вы уже обсуждаете с Saudi Aramco технологическое партнерство. Если говорить о долгосрочной перспективе, насколько вам интересна эта компания в качестве партнера?
— Давайте не будем забегать вперед, мы сейчас находимся только на этапе знакомства. Несколько месяцев назад состоялась первая поездка сотрудников «Газпром нефти» на производственные площадки Saudi Aramco, мы посмотрели их производственные активы, научно-технический и инженерный центры, посмотрели, как у них организовано обучение.
Во время последнего экономического форума в Санкт-Петербурге мы показали министру энергетики, промышленности и природных ресурсов Саудовской Аравии [Халиду аль-Фалиху] наш научно-технический центр. Оказалось, что наша технологическая стратегия во многом соответствует технологическим вызовам, которые стоят перед Saudi Aramco. Понятно, где-то задачи не совпадают, но мы вполне можем найти точки соприкосновения. Совместные проекты в разведке и добыче мы пока не обсуждаем. Они возможны, но это дело будущего.
— Суверенный фонд Катара (QIA) вместе с РФПИ изучают проекты на $12 млрд. Вам интересно сотрудничество с катарским фондом, можете ли вы предложить им какие-то проекты?
— Ни мы, ни катарский фонд не проявляли инициативы, у нас пока не было никаких контактов. Через РФПИ мы сотрудничаем с рядом других фондов, с которыми обсуждаем ряд проектов.
— Согласно вашей стратегии до 2025 года вы планируете добывать за рубежом всего 10% нефти. Почему так мало?
— Для нас присутствие в международном upstream — это стратегическая задача. Есть крайне важные для нас регионы, в первую очередь Ближний Восток. Но что касается конкретного процента — 10 или 15%, в данном случае это не так уж важно. Мы будем руководствоваться экономической целесообразностью. Если будет экономически целесообразно иметь в нашем портфеле проектов 5% зарубежной добычи, значит будет 5%. Будет выгодно 15%, значит будет 15%.
— Сейчас проекты в России выгоднее, чем за рубежом?
— Да, сейчас, после падения цен на нефть, это абсолютно очевидно. Российской нефтяной отрасли помогают девальвация рубля и налоговая система (бóльшую часть цены в виде налогов получает государство, при снижении цен на нефть государство и теряет. — РБК). Наша добыча более чем конкурентна по сравнению с разработкой других мировых запасов. Конечно, может быть, мы чуть уступаем по экономике добычи на Ближнем Востоке, но в целом добыча в России вполне конкурентоспособна.
— За рубежом вам интересны в основном добычные проекты или также другие направления — нефтехимия, нефтепереработка?
— Конечно, мы развиваем не только upstream. Правда, основной фокус в переработке у нас сейчас на модернизации нефтеперерабатывающих заводов в России: мы хотим сделать наши НПЗ более эффективными, хотим, чтобы они выпускали как можно больше светлых нефтепродуктов и нефтепродуктов с высокой добавочной стоимостью. Но мы и прорабатываем варианты покупки нефтеперерабатывающих, нефтехимических активов и за рубежом. Чтобы подобные сделки состоялись, нужно соблюдение двух условий. Во-первых, покупка актива должна позволить нам защитить свою долю на рынке нефти, это стратегическое обоснование. Второе очень важное требование — экономическая целесообразность, и вот с этим ситуация сложная. Сейчас практически нет активов для поглощения, где можно было бы гарантированно окупить инвестиции. Мы, тем не менее, изучаем несколько активов, но будут ли сделки, пока рано говорить.
— После снятия западных санкций мировые компании устремились в Иран. «Газпром нефть» сейчас изучает там два проекта — Шангуле и Чешмех-Хош. Но есть мнение, что внутренняя норма доходности иранских проектов слишком низкая.
— Оценивать норму доходности пока рано. Во-первых, нам еще только предстоит познакомиться с деталями нового иранского контракта. Мы практически завершили ТЭО проектов и в ближайшее время планируем начать индивидуальные консультации по нашим блокам с иранской стороной. После этого можно будет понять, какой будет доходность по тем инвестициям, которые нам предстоит сделать в эти проекты.
— Вы недавно договорились о сотрудничестве в Иране с австрийской OMV. Речь идет только об этих двух участках или это может быть более широкое сотрудничество?
— Мы с OMV знакомы давно: вы знаете, что они долгое время сотрудничают с нашей материнской компанией «Газпром» и показали себя надежным партнером. У OMV уже есть несколько блоков в Иране, и мы видим определенную синергию от нашего партнерства, как управленческую так и инфраструктурную. Мы провели первые предварительные консультации с иранским правительством и Министерством нефти, они позитивно смотрят на возможность такого альянса.
— Вы хотели получить новые участки в Ираке. Что это за блоки и как вы в целом намерены развиваться в регионе?
— Ирак очень важный для нас регион, мы его хорошо знаем, успешно реализовали проект Бадра, одно из самых сложных по геологии месторождений в стране. Вы знаете, что был визит министра нефти Ирака [Джабара Али аль-Ляиби], он предложил нам посмотреть новые проекты. Нам это, в принципе, интересно, потому что мы хорошо знаем регион. Поэтому мы ждем более конкретных предложений от иракской стороны.
Александр Дюков родился в 1967 году в Ленинграде, учился в Ленинградском ордена Ленина кораблестроительном институте. В 1996–1998 годах был финансовым директором, а затем гендиректором Петербургского нефтяного терминала, в 1998–2000 годах занимал руководящие должности в морском порту Санкт-Петербурга, где его будущий начальник Алексей Миллер руководил департаментом по привлечению инвестиций. С февраля 2003-го по ноябрь 2006 года Дюков был президентом нефтехимической компании «Сибур», в совет директоров которой входит до сих пор. 30 декабря 2006 года избран президентом «Газпром нефти». В апреле 2017 года впервые попал в список богатейших россиян по версии журнала Forbes, который оценил его состояние в $500 млн. По данным издания, Дюков владеет 4% акций «Сибура».
«Мы растем, а как расти — уже вторично»
— В России «Газпром нефть» — вторая государственная компания с серьезным лоббистским ресурсом. Тем не менее у вас довольно консервативная политика в части слияний и поглощений. Почему?
— Знаете, акционер («Газпром». — РБК) перед нами ставит три задачи. Первая — это рост масштабов нашего бизнеса. Вторая — мы должны расти эффективно. И третья — мы должны сохранять финансовую устойчивость. Вы видите, что за последние десять лет масштаб и география деятельности «Газпром нефти» сильно изменились. Объемы добычи выросли в два раза, в два с половиной раза выросли объемы переработки. В последние годы у нас самые высокие темпы роста добычи в России (около 7% против примерно 2% в среднем в России за последние два года. — РБК). Расширяется наша продуктовая сеть, премиальная сеть, и при этом мы все это делаем эффективно. Если посмотреть на показатели экономической эффективности, мы являемся одним из лидеров. При этом мы сохраняем финансовую устойчивость. Мы очевидно растем. А как расти — за счет приобретений и поглощений или за счет органического развития, — это уже вторично.
— Недавно на экономическом форуме в Санкт-Петербурге вы заочно поспорили с экс-министром финансов Алексеем Кудриным, который предложил приватизировать все нефтяные компании в течение 7–8 лет. Вы сказали, что госкомпании зачастую более эффективны, чем частные. Как вы можете это объяснить?
— Алексей Леонидович [Кудрин] озвучил некую гипотезу, но давайте мы обратимся к фактам. Я предлагаю ему сравнить нашу компанию с другими частными компаниями, и если он мне действительно докажет, что частные компании более эффективны, я готов это признать. Кстати, в продолжение того, что сказал Алексей Леонидович, глава компании Shell Бен ван Берден сказал, что в принципе он согласен с господином Кудриным. На это я опять же хочу ответить следующее. Вы знаете, что у нас с компанией Shell есть совместный актив — это группа Салымских месторождений, мы этим активом управляем по очереди. Так вот, сравнивая качество и эффективность этого управления, я не могу сказать, что мы в чем-то уступаем компании Shell.
— А что вы думаете о консолидации нефтяной отрасли в России — это правильная тенденция? Или все-таки чем больше игроков, тем лучше?
— Это общемировой тренд, и если мы посмотрим на то, что происходило в последние 30 лет, то увидим целую волну очень серьезных слияний не только в России, но и в мировой нефтяной отрасли. Примеры вам известны: Exxon и Mobil и так далее.
— В России, вы думаете, продолжится консолидация отрасли или дальше уже некуда?
— Мне сложно говорить о том, как это будет. Если в этой консолидации будет экономическая целесообразность, то вполне можно ожидать сохранения этого тренда.
— Нефтяная отрасль — это большая политика, особенно если дело касается госкомпаний. Вы, когда принимаете решения о новых инвестициях или зарубежной экспансии, часто руководствуетесь политическими мотивами?
— Прежде всего мы руководствуемся экономикой. В частности, совет директоров «Газпром нефти», принимая решения, руководствуется экономической целесообразностью, ну и стратегической важностью того или иного решения для «Газпром нефти».
Мы достаточно хорошо обходимся без западных партнеров
— Расскажите, как «Газпром нефть» будет развиваться в ключевом регионе, на Ямале? Сколько планируете инвестировать в долгосрочной перспективе? Будете покупать новые лицензии или сосредоточитесь на имеющихся участках?
— Ямал действительно ключевой и стратегический для нас регион: «Газпром нефть», а до этого «Сибнефть», присутствовала там исторически. В долгосрочной перспективе мы планируем инвестировать в регион сотни миллиардов рублей.
В прошлом году мы ввели в промышленную эксплуатацию два очень крупных месторождения — это Новый Порт и Мессояхская группа месторождений (Восточно-Мессояхское месторождение). Там огромные запасы и уже существенные объемы добычи. Мы, конечно, продолжим их осваивать: сейчас строим новые скважины, расширяем технологическую инфраструктуру. Кроме того, в ближайшее время мы начнем разрабатывать несколько новых месторождений — это Северо-Самбургское и Тазовское. Ну и помимо этого уже созданная в этом регионе инфраструктура позволит начать разработку соседних месторождений как распределенного, так и нераспределенного фонда, но это уже дело будущего.
— У вас есть несколько соглашений с иностранными партнерами по развитию арктического шельфа, но пока ни одно из них не увенчалось какой-то сделкой. Почему — вы не торопитесь или иностранцы с опаской относятся к проектам из-за санкций?
— В этом процессе есть определенный прогресс, хотя, может быть, мы двигаемся и не с той скоростью, с которой хотели бы. Но дело здесь, безусловно, не в санкциях. Основная причина — это, конечно, низкие цены на нефть. Инвесторы сейчас неохотно входят в такие сложные проекты, как разработка глубоководных шельфов, работа с высоковязкой нефтью, с битуминозными песками, и безусловно, проекты на арктическом шельфе относятся к их числу. Но все равно переговоры продолжаются, и мы видим положительную динамику. В любом случае мы продолжим выполнять нашу программу геологоразведочных работ, с иностранными партнерами или без.
— «Газпром нефть» планирует к 2025 году добывать 2,5 млн т нефти на Баженовской свите. Во сколько могут обойтись технологии для добычи? Как вы собираетесь разрабатывать эти участки — самостоятельно или с западными партнерами? Может ли государство оказать поддержку?
— Привлечь западных партнеров мы не можем из-за санкций, и я считаю, что мы в принципе достаточно хорошо обходимся и без них. Их присутствие, может быть, и не помешало бы, а где-то даже помогло, но для нас это не критично.
Мне сложно оценить инвестиции, которые нужны для промышленной эксплуатации и добычи на Баженовской свите. Я могу назвать наши оценки тех инвестиций, которые мы планируем сделать на нашей Пальяновской площади. Этот проект получил статус национального, и мы там тестируем разные технологии, которые позволят нам эффективно работать на Баженовской свите. По нашей оценке, до 2020 года мы инвестируем на этой площадке порядка 8,5 млрд руб., из них 7,5 млрд руб. — это будут деньги компании «Газпром нефть» (а остальные — государственное финансирование со стороны Минпромторга).
Что нам бы хотелось получить от государства? Мы ждем от государства создания на этой площадке комфортных условий для работы других компаний. Мы видим эту площадку как некий технологический полигон, платформу, где свои технологии будут тестировать и другие участники. Мы хотели бы видеть там и инжиниринговые, и нефтесервисные компании, и машиностроителей, и компании, работающие с цифровыми технологиями. А все, что нужно непосредственно «Газпром нефти», — это специальная лицензия, позволяющая вести работы в режиме опытно-промышленной разработки.
— Акционеры «Газпром нефти» утвердили рекордные дивиденды за 2016 год — 50,6 млрд руб. Какой у вас прогноз по 2017 году, можно ждать нового рекорда?
— Мы ожидаем, что 2017 год будет столь же успешным для нашей компании, и надеемся, что положительная динамика роста чистой прибыли и соответственно дивидендов продолжится. Конечно, пока рано делать какие-то прогнозы. Для этого надо понимать, какой будет средняя цена на нефть по году и какой будет курс. На этот вопрос, наверное, не ответит никто. Но, что можно уверенно сказать, в этом году мы увеличим добычу, мы увеличим производство светлых, то есть высокомаржинальных, нефтепродуктов, мы продолжим развивать и наши премиальные каналы сбыта продуктов, которые позволяют доводить их до конечного клиента с максимальной стоимостью.
— Нефтяники очень давно ждут введения принципиально нового налога на добавленный доход (НДД). На ваш взгляд, нужны ли дополнительные изменения в налоговой системе, в частности касающиеся переработки? Например, недавно Минэнерго сообщило, что правительство может предоставить отсрочку в уплате акцизов НПЗ, которые модернизируются.
— Что нужно российской нефтяной отрасли? Две вещи. Первое — это стабильность налоговой системы для нефтепереработки. В результате большого налогового маневра налоговая нагрузка на нашу нефтепереработку значительно выросла, и сейчас средняя маржа наших нефтеперерабатывающих заводов уступает марже на европейских заводах, хотя европейская нефтепереработка всегда славилась своей низкой доходностью. Поэтому для нефтепереработки нужно постараться сохранить хотя бы существующий режим, не ужесточать его. Если говорить о добыче, то, конечно, НДД, который обсуждается уже достаточно давно, был бы универсальным решением и позволил бы сделать наше недропользование более рациональным, а также увеличить как доходы в бюджет, так и эффективность инвестиций нефтяных компаний. В этом вопросе есть прогресс, законопроект готов и сейчас находится на рассмотрении в правительстве. Мы ожидаем, что уже в этом году Госдума примет соответствующее решение. И это станет очень важным событием для российской нефтяной отрасли.
— В декабре прошлого года исполнилось десять лет, как вы возглавляете «Газпром нефть». Вы можете подвести итоги, важные лично для вас?
— Для меня очень важно, что компания за это время претерпела серьезную трансформацию. «Газпром нефть» не только изменилась с точки зрения масштаба и географии деятельности, но и стала другой качественно. Даже в условиях ухудшения качества запасов и низких цен мы наращиваем объемы бизнеса и развиваемся. Сегодня мы работаем с трудноизвлекаемыми запасами, к которым российские компании не знали, как подойти, еще десять лет назад. За это время мы показали, что можем конкурировать наравне с ведущими мировыми компаниями. Команда реализует масштабные, амбициозные проекты. С нами говорят на равных, и это, безусловно, очень важное достижение.
— Иногда руководители компаний уходят заниматься собственным частным бизнесом — вы никогда об этом не думали? Вам нравится оставаться наемным менеджером?
— Вы знаете, мне нравится то, чем я занимаюсь, я никогда не думал о том, чтобы уйти в собственный частный бизнес. Теоретически, наверное, возможно все. Для меня важен масштаб деятельности и, соответственно, насколько масштабными могут быть изменения, которые я могу инициировать и реализовать.
«Газпром нефть» — нефтегазовая компания, ее основные регионы присутствия сосредоточены в Ямало-Ненецком автономном округе, Западной и Восточной Сибири. Компания также владеет нефтеперерабатывающими заводами в Панчево и Нови Сад (через сербскую NIS) и добывает нефть в нескольких зарубежных странах, в частности в Ираке и Венесуэле. 92,7% «Газпром нефти» принадлежит «Газпрому», остальные акции торгуются на Московской бирже. Капитализация на 16 июня составила 884,96 млрд руб. Выручка «Газпром нефти» за 2016 год по МСФО составила 1,7 трлн руб., чистая прибыль — 200 млрд руб.