Алексей Репик свои предложения и инициативы любит демонстрировать на собственном примере. Будучи председателем Российско-японского делового совета, он старался наладить отношения с восточными инвесторами и был одним из первых, кто впустил такого инвестора в свою компанию. В 2017 г. он за $200 млн продал 10%-ный пакет акций японской Mitsui, хотя до этого долгое время воздерживался от поиска инвестора. Недавно к ним присоединился еще один инвестор – консорциум Российского фонда прямых инвестиций (РФПИ) и Japan Bank for International Cooperation (JBIC). (Размер приобретенного пакета стороны пока не раскрывали.)
Президент «Деловой России» и владелец «Р-фарма» рассказывает, о каких нуждах бизнеса говорил с Владимиром Путиным
, и отвечает на обвинения в попытках монополизировать рынок
Теперь Репик на собственном примере учит предпринимателей мыслить масштабно: к этому располагает майский указ. Так появился офсетный контракт с Москвой, где «Р-Фарм» будет строить завод совместно с «Росатомом». Он старается не отдаляться от реального бизнеса, донося и объясняя его проблемы сразу и напрямую президенту. Последний раз это случилось в конце ноября – на съезде «Деловой России», где бизнесмен смог поговорить с Путиным с глазу на глаз.
– В начале ноября у вас была встреча с Путиным, доступно протокольное видео вашего разговора. А можете рассказать, что вы обсуждали за кадром?
– На ближайшие шесть лет основой стратегического планирования становится майский указ. Частные компании заинтересованы участвовать в процессе достижения важнейших для страны социально-экономических целей, однако из национальных проектов выпало, что конкретно они должны делать. Даже опытному человеку, знающему, как взаимодействуют бизнес и власть, нелегко разобраться с бюрократией при описании нацпроектов и с тем, как все коррелирует с национальными целями. Предпринимателю разобраться будет почти невозможно. Бизнес, безусловно, согласен с целями, поставленными в нем: мы должны войти в пятерку мировых экономик, расти быстрее остальных, победить бедность, повысить продолжительность жизни. И основной мотив встречи с президентом заключался в том, что у бизнеса есть рефлексия о своей роли в реализации майского указа.
Президент в помощь
– Президент помог понять роль?
– Общая среда не безоблачная. Бизнес не уверен, что государство понимает и принимает его ключевые идеи и мысли, не чувствует, что на него рассчитывают. А государство, в свою очередь, ощущая это, дисконтирует роль бизнеса в выполнении национальных задач. Понимаете, госкомпанию мобилизовать легко: она очень управляема и предсказуема. А частных предпринимателей нужно убеждать, стимулировать. Государство нередко говорит, что бизнес с офшорами, фокусировкой на краткосрочной прибыли живет в своей системе координат. Поэтому ему проще сделать ставку на более понятный и управляемый госкапитализм. К сожалению, его становится все больше.
Государственная экономика во всех секторах, кроме сырьевых, менее эффективна. Бизнес гибче, мотивированнее, смелее и меньше подвержен стереотипам. Мы хотели объяснить президенту, что с нами национальные цели быстрее и лучше реализуются.
Государственная машина сама по себе инертна. Это что-то очень большое, поэтому разворачиваться с налету и быстро улавливать отдельные запросы, в том числе предпринимателей, оно не может.
Например, после форума «Деловой России» в 2016 г. до президента дошло семь или восемь обращений. Из них одно, касающееся валютного контроля, до сих пор не реализовано, хотя это должно случиться уже в ближайшее время. Еще одно предложение, несмотря на включение в перечень поручений президента, до сих пор не нашло выражения в каком-то результате. Речь идет о неравных условиях ведения бизнеса для иностранных и российских интернет-магазинов. Как следствие, за последние шесть лет доля рынка локальных интернет-магазинов существенно сократилась. Несправедливо, что можно экспортировать товар в Китай и получить НДС к возмещению, потом его же из Китая через Alibaba заказать здесь без всякого НДС или пошлины. В 2016 г., мы предлагали реализовать принцип взимания НДС с каждой товарной поставки по месту формирования прибыли.
Тогда же мы обсуждали вопросы регулирования Центрального банка, дополнительных налоговых льгот для IT-отрасли. По ним позиция «Деловой России» была учтена. Проблема в том, что на это уходит в среднем год-два – так работает машина.
Нельзя сказать, что нас не слышат. Но запрос дискретен. Мы вываливаем всю проблематику, а у государства свой мир. Оно каждый день заставляет бизнес увертываться от странных инициатив, следить, чтобы правоприменение соответствовало тому, о чем мы договаривались. Как в любимом анекдоте Виктора Борисовича Христенко о том, что верблюд – это арабский скакун, прошедший процедуру межведомственного согласования. Есть большая разница между идеей и тем, что выходит на этапе правоприменения. Собственно, об этом и шла речь на президентской встрече. Мы видим в национальных целях серьезные возможности для предпринимателей. Но для того, чтобы все получилось максимально эффективно, нам нужно кое-где не мешать.
– А в чем сейчас мешают?
– «Не мешать» раскладывается на несколько компонентов. Давайте по пунктам.
Первое – это административное, фискальное, силовое давление на бизнес, которое превратилось в постоянное ощущение «вроде как страшно». Страшно – это когда степень предсказуемости зависит не только от рынка, спроса, курса валюты, членов команды, а еще и от того, что будет, если изменится регулирование в области какого-нибудь надзора. Ведь если к предпринимателю появляется претензия, у него есть два варианта. Либо согласиться с ней, либо идти в суд, но при этом подвесить счета под арест, истратить горы денег на адвокатов. Фактор непредсказуемости мешает принимать новые решения и заставляет бизнес сокращать горизонт планирования.
Второй блок – это абсолютно бредовая, кочующая десятилетия из справочника в справочник регуляторика. Например, в сфере регулирования общепита действует более 110 нормативно-правовых актов, в сфере гостиничного бизнеса – 130. Чего стоит одна только необходимость некоторым кондитерским предприятиям иметь трехкомнатные яйцебитни. Понятно, что ни один предприниматель не знает все нормативы, равно как и регулятор. Всегда может кто-то прийти и сказать: «О, да у вас здесь нарушен ГОСТ 1976 г., а где женщина в бахилах?» И это уничтожит бизнес.
Алексей Репик
Родился в 1979 г. в Москве. Окончил НИУ «Высшая школа экономики» по специальности «экономика и управление предприятием»
1995 экономист городской клинической больницы No 29 им. Баумана
1998 директор по продажам ЗАО «Русский отдел сбыта «Мед комплект»
2001 основал фармацевтическую компанию «Р-Фарм», возглавил ее совет директоров
2014 избран президентом «Деловой России», стал председателем Российско-японского делового совета
Есть третий элемент, правда, с ним мы сделать ничего не можем. Это геополитическая ситуация, нестабильность, связанная с финансированием. В этом контексте у бизнеса нет претензий к государству, здесь мы скорее просим защитить наши интересы.
– Достаточно не мешать бизнесу или все-таки помощь нужна и ее не хватает?
– Да, еще одна тема – про помогать.
Говорят, в 1990-е гг. риски были намного больше и страшнее: могли и убить. Но какая была доходность! Даже на горизонте в коротком планировании все возвращалось сторицей. Были совершенно флибустьерские наценки, они перекрывали все риски. Сейчас у нашего бизнеса доходность не выше, чем в среднем по миру. Только риски огромные, дополнительные издержки намного выше. Поэтому, чтобы подтолкнуть бизнес к инвестициям, строительству новых предприятий, парников для овощей или стадионов для чемпионата мира, существует господдержка: субсидирование процентной ставки по кредиту, субсидирование капитальных инвестиций, НИИРов, НИОКРов, компенсации различных расходов.
Государство говорит: добейся результатов – и мы тебе что-нибудь компенсируем. Ты идешь в банк, проходит 2–3 года, за это время постановление правительства поменялось: сначала обещали 20 млн руб., теперь – 10 млн, а вообще деньги кончились еще в марте. Поэтому банки становятся крупнейшими огурцеводами, а компании банкротятся. Государство не отвечает за обещанное, и бизнес перестал рассчитывать на его поддержку.
Также от участия в нацпроектах бизнес удерживает недостаточность времени. Большие инфраструктурные и государственные проекты – это не какая-то новация России. Еще Теодор Рузвельт придумал программу большого инфраструктурного развития США, чтобы перезапустить американскую экономику. Большие проекты позволяли задействовать огромное количество компаний, создавать команды и выводить их на конкурентные позиции, а затем, уже отходя от рынков госзаказа, приходить на рынки потребительские, в том числе международные. То же самое происходит в Китае: китайские компании сначала строили все подряд у себя, а сейчас активно пытаются выйти на рынки третьих стран.
– Какими примерами стоит руководствоваться российским компаниям и государству?
– Есть инфраструктурные гиганты: они строят мосты, дороги. Aliexpress рос без господдержки, но потом она появилась: протекционистские меры не дают Amazon входа в Китай. У нас же огромные деньги планируется потратить на достижение самых больших национальных целей. Но воплощается все в реальность плохо: конкурс объявляют сегодня, а поставлять по нему или строить нужно уже завтра. Получается, участвовать может только тот, у кого есть команда и все необходимое на складе, у остальных шансов нет. Более того, сюрприз-сюрприз, многие участники конкурсов – зарубежные компании, российские просто не успевают нарастить мышцы. Поэтому, чтобы эта огромная программа развития получила не только реализацию задачи, но и сильных экономических агентов, важно, чтобы росла конкуренция среди российских компаний.
– Назовите конкретные пошаговые действия государства, которые могли бы помочь.
– Нужно разнести процедуру размещения заказа и начало реализации контракта. Нам ничто не мешает провести конкурс сейчас, чтобы он реализовывался через 6–12 месяцев. Есть, конечно, срочные заказы, и для них не должно ничего меняться. Наличие времени, достаточного для проведения конкурсных процедур и исполнения условий контракта, приводит к повышению бюджетной эффективности и развитию конкуренции. Этими возможностями надо хотя бы попробовать воспользоваться.
Это второй важный блок, который мы обсуждали с президентом. Дальше был разговор о конкретных направлениях, где требуются некоторые корректировки законодательства.
АО «Р-Фарм»
Фармацевтическая компания
Владельцы (на 10 декабря 2018 г.): ООО «Р-Фарм холдинг» (90%; принадлежит Алексею Репику), Mitsui (10%).
Финансовые показатели (РСБУ, 2017 г.):
выручка – 56,7 млрд руб.,
чистая прибыль – 3,5 млрд руб.
Основана Репиком в 2001 г. Занимается поставками лекарственных средств для стационарной и специализированной медицинской помощи.
Например, одна из задач государства – увеличить экспорт услуг до $100 млрд к 2026 г. Но в Налоговом кодексе в принципе нет понятия «экспорт услуг». В Европе, Китае, если компания экспортирует услугу, она может возместить НДС. В России мы его платим и там, и здесь, а к зачету принять не можем.
Еще есть блок, связанный с деофшоризацией прав интеллектуальной собственности. Большинство авторских и изобретательских прав находится в офшорах или льготных юрисдикциях, у которых специальный режим налогообложения. Например, в Люксембурге с 2018 г. применяется новый режим для интеллектуальной собственности, который уже учитывает последние требования ОЭСР: 80% дохода от патентов, изобретений и программного обеспечения может быть освобождено от налогообложения, что приводит к эффективной налоговой ставке налога на прибыль в 5,2% при стандартных 26%. «Деловая Россия» предложила ввести пониженную ставку налога на прибыль, полученную от экспорта результатов интеллектуальной деятельности (по аналогии с распространенным в мировой практике режимом налогообложения patent box).
Еще мы видим, что изменения необходимы в туризме, особенно въездном. Это наша надежда после ЧМ. Доля рынка услуг и сервиса в экономике показывает ее зрелость. Совокупный доход от экспорта туристических услуг составляет свыше $9 млрд в год, при этом есть существенный потенциал для роста. Особенно с учетом наших потрясающих географических, исторических, культурных возможностей.
Крутая гостиница или концертный зал – это та же фабрика, просто нематериальная. Для развития отрасли туризма и привлечения в нее большего объема инвестиций мы предлагаем осуществлять комплексное развитие транспортной инфраструктуры с учетом запроса отрасли, в том числе реконструкцию и строительство современных транспортных хабов, а также субсидировать процентные ставки по кредитам и/или компенсировать часть затрат на строительство новых туристических и рекреационных объектов на срок их окупаемости.
Отдельная большая тема – это стройка. Все разумные игроки рынка сходятся во мнении, что возвращать ДДУ [договор долевого участия] нельзя. Но с переходом от ДДУ к проектному финансированию часть доходов застройщиков уходит банкам, которые за хранение счетов хотят 3–5%. В результате застройщик сейчас зарабатывает меньше, поэтому крайне важно, чтобы строители не сокращали количество объектов и не пытались компенсировать выпадающие доходы снижением качества. То есть сейчас задача в том, чтобы здоровые элементы индустрии случайно не заболели, чтобы их не поддушила банковская система и они могли реализовать майский указ в части жилищного строительства. Но даже в миллионниках и региональных центрах любое повышение цен приведет к резкому сокращению спроса.
– Но цены в любом случае вырастут.
– Это повышение цен легко абсорбируемо за счет большого платежеспособного спроса в столицах. В регионах же какие-то объекты могут даже не достроиться. Но никто не думает о том, что есть хороший застройщик, а есть плохой, весь бизнес сразу красится в черный цвет. Чтобы этого не было, нужно находить механизмы борьбы с рисками для застройщиков.
– Вы сказали, что с момента предложения решения до его принятия проходит год-два. Сейчас у нас на майский указ – шесть лет, пройдет два года – останется четыре. Успеем мы его вообще выполнить с помощью бизнеса?
– Предположим, я губернатор и на меня свалилась колоссальная ответственность в виде этого указа. Денег нет, и я постоянно прошу их у федерального центра, чтобы учесть потребности и задачи субъекта, межбюджетный трансфер, включение в те или иные программы. А теперь мне говорят построить что-то за счет моих текущих доходов. Тогда я подумаю: «Построят, выпустят на проектную мощность через 5–6 лет, а буду ли я губернатором через 5–6 лет?» Мотив у таких людей один: нужно отработать сегодня, а уж если что-нибудь останется, то продолжить завтра.
Но президент принимает беспрецедентные фундаментальные решения, например о перенастройке пенсионной системы. Решение инвестировать десятки триллионов из бюджета на развитие инфраструктуры и всего остального принимается жестко, агрессивно. Мы перешли от фазы потребления к фазе инвестиций. Это зрелость страны, так она формирует платформу для прыжка. Теперь речь идет не о сегодня, а о том, что 10–20 лет создавались условия, которыми пришло время воспользоваться. Сейчас главный вопрос заключается в том, как быстро система ниже сумеет эту философию через себя пропустить. Как быстро тот самый губернатор поймет, что он должен равняться на президента и реализовывать его философию, не думая о том, осталось ему два или четыре года до выборов.
– Так готова ли система к изменениям? Не провалится ли указ из-за ее зашоренных взглядов?
– Во-первых, это кадровый вопрос. Любая прекрасная идея может натолкнуться на дефект исполнителя: он видит ее совсем по-другому или не видит вообще. Это человеческая проблема. Задача руководителя – подыскать правильных людей и сформировать для них верную систему мотивации. Именно этим мы стараемся заниматься в «Лидерах России» в программе подготовки управленческих кадров. Например, из трех человек, которых я себе взял под опеку, один уже со мной работает, с другим мы сотрудничаем, третьему сейчас делаем джобофер. Это люди незамыленные, не во власти стереотипов и не чьи-то ставленники. Вы же видите, сколько смен прошло после выборов губернаторов. Это означает, что президент пытается взбодрить команду, чтобы его амбициозные задачи реализовывались и не буксовали.
– Что президент ответил на ваши предложения?
– Предложения «Деловой России» встретили полное понимание и вылились в конкретные поручения президента. Поддержан комплекс мер по развитию туризма и экспорта услуг, обеспечению стабильности господдержки. Например, должен быть запущен пилотный проект по заключению с предпринимателем соглашения о предоставлении мер поддержки в течение всего срока инвестпроекта, даже если он выходит за пределы финансового года.
Кроме того, по поручению президента будет оценена целесообразность применения пониженной ставки налога на прибыль, полученную от экспорта результатов интеллектуальной деятельности. С полным текстом поручений можно ознакомиться на сайте Кремля.
– У кого будет просить помощи бизнес? Обычно все письма всегда пишутся на Путина или Медведева.
– Протокол такой. У нас почти все межведомственное, т. е. если отрасль пытается решить вопрос, связанный с двумя или несколькими министерствами, то нет смысла писать обоим: они могут иметь разные позиции. Поэтому обращение бизнеса обычно пишется на руководителя правительства, а если это политический вопрос – на президента.
Как мотивировать самозанятых
– Что вы думаете по поводу эксперимента с налоговым режимом для самозанятых? Для них вот со следующего года ставка налоговая 4–6%.
– С точки зрения бизнеса абсолютно несправедливо, когда один налог платит, другой нет, при этом оба конкурируют на одном рынке, да еще и получают одни и те же услуги здравоохранения и социальной защиты. Попытка всех поймать и жестко наказать приводит к античеловечным кейсам вроде тех, где бабушка продает цветы, а ее обвиняют в незаконной предпринимательской деятельности. Мы же все понимаем, нельзя ее за это уголовно преследовать. С другой стороны, под эту бабушку косит множество мордастых гадов, которые, например, вывозят мусор в городской парк, а прикрываются бабушкой. Важно добиться справедливости и не увести эту ситуацию в некий социальный перекос, исключения должны быть прописаны и понятны.
– Сколько, по-вашему, самозанятых и сколько они могут принести бюджету?
– Их совсем немного, сотни тысяч человек. Заставляя самозанятых платить, необходимо убедить их в том, что их инвестиции отобьются. Это первое. Поэтому платеж должен быть реактивным: получил доход – транзакционно отщипнул с него что-то в качестве налога.
Второе – как мотивировать платить, если раньше не платил? Для этого самозанятый должен получить какое-то благо. Мы предлагали государству сделать соплатеж, чтобы люди видели результат их платежа и соплатежа государства, который можно будет тратить на ДМС и социальные льготы. С самозанятых нужно брать немного, при этом государство должно вносить как минимум столько же или в 2 раза больше просто за то, что люди вошли в систему координат. Государство отвечает нам на это, что у него будут выпадающие доходы. Однако оно и так тратит деньги на медицину и соцзащиту, даже если человек не покажет никакого дохода.
Что касается размера процента, то изначально мы говорили про 3% максимум. Но в пути, как обычно, цифры подросли, стало 4–6% налогов – это точно не для всех. Налоговый режим для самозанятых должен был стать необременительным способом зайти в легальное поле. Если человек действительно оказывает услуги репетитора, цветочки какие-то выращивает, а не маскирует предпринимательскую деятельность, надо сделать так, чтобы ему было прикольно стать легальным членом общества.
Важно понимать: наступает эра самозанятых, эра DIY (do it yourself), когда ты ни от кого не зависишь. Не случайно в указе президента сделан фокус на человекоцентричность и необходимость удержать человека в стране или привлечь. Новых людей ничто не цепляет за какой-то конкретный город, кроме родственников или патриотизма. Очень важно, чтобы ему хотелось жить именно здесь и не было выгоняющих его факторов.
– Из-за чего на самом деле, вы думаете, люди хотят уехать?
– Например, из-за образования. Все хотят отправить детей учиться за границу – и вместе с ними уезжают. То же касается здравоохранения: если у кого-то родители или дети болеют, они пытаются быть ближе к максимально продвинутой медицине. Каждый ищет себе место, где получше, из них все большую и большую часть будут занимать «новые самозанятые».
Японская логика
– Вы председатель Российско-японского делового совета. В мае начался год России в Японии и Японии в России. Мы сейчас где-то в середине этого года. Может, уже удалось чего-то добиться или вы обозначили конкретные задачи?
– Перекрестный год больше про культуру изначально. Но, чтобы стимулировать развитие экономических отношений, особенно торговли и инвестиций, нужно узнать друг друга.
Начав ездить в Россию, японцы признали, что наша страна не такая страшная, как они себе представляли. Чемпионат мира по футболу колоссальным образом изменил представление о России, и это касается не только японцев, но и представителей других государств. Вообще, должен признать, что считаю каждый истраченный на ЧМ рубль мостом в будущее. Именно так и должны тратиться наши налоги.
– Какие планируются новые партнерства с японской стороной?
– Планируется многое, но я не хотел бы раскрывать новости коллег. Скажу лишь, что один из важных блоков в рамках российско-японского партнерства – знакомство российских потребителей с японской продукцией и, что даже важнее, японцев с российской продукцией.
В августе 2018 г. мы зарегистрировали венчурное предприятие ООО «Рятико» – Российско-японскую торгово-инвестиционную компанию. Она будет продавать товары российских производителей, от колбасы до кровельных материалов, от вина до сложных технологических решений, на большом и очень интересном японском рынке. Компания будет оптом продавать товары через торговые дома в Японии. Так мы хотим открыть доступ японцам к российской продукции.
– Вы подписываете соглашения с конкретными производителями?
– Да, я сам договаривался с компанией «Технониколь» о поставках в Японию кровли. Также уже мы договорились с «Абрау-Дюрсо», «Мираторгом», «Велкомом», разными молочными и колбасными компаниями. У них огромные производственные мощности и невероятное качество. При этом на экспорте большинство российских производителей ведет себя слишком скромно. Задача «Рятико» – помочь таким компаниям перестать бояться и искать свою нишу.
– Вы были одним из первых, кто пустил японского инвестора в свою компанию. Сделка закрыта больше года назад. Что-то идейно изменилось в компании?
– С японским инвестором комфортно работать, хоть он и живет в своем представлении о необходимом уровне предсказуемости. Например, наших японских коллег может удивить тот факт, что мы не смогли предсказать, что вместо выручки размером 500 млн руб. будем иметь ровно такие же убытки из-за компаний, которые нарушили наши права интеллектуальной собственности.
Япония – это хороший урок на тему ответственного отношения к планированию, успешное прохождение этого урока заметно поднимает твое качество. Но отличие наших коллег в том, что в Японии к плану ответственно относятся все, поэтому предсказуемость там намного выше, чем у нас, где правила и всякие внешние факторы меняются по семь раз на дню. В России для того, чтобы нивелировать расхождения плана и факта, работает закон больших цифр и масштаб: здесь потеряли – здесь нашли. А в Японии такая логика не работает: «Как это «нашли»? Не надо, мы этого не планировали».
При всем при этом у Японии, конечно, масса классных компетенций, которые нам очень помогают. К примеру, в следующем году мы запустим завод по производству химических субстанций в Ярославской области.
Никаких единых поставщиков
– Расскажите о вашем соглашении с «Нацимбио».
– Откровенно скажу, оно было странным в том смысле, что там не было ни лекарств, ни заводов, ни инвестиций.
Государство создало единственного поставщика для социально значимых категорий фармацевтической продукции – вакцин и препаратов крови, а также проявило интерес к антиретровирусным препаратам. Это было достаточно декларативно, но мы, как крупнейший игрок на этом рынке, решили поставлять препараты вместе с «Нацимбио». Пока же это рамочное соглашение. Мы развиваем и регистрируем новые продукты. В газетах, правда, пишут, что мы хотим монополизировать рынок.
– А вы разве не хотите?
– Если мы регистрируем продукт, которых уже пять штук зарегистрировано, почему мы его монополизируем? У нас нет единого поставщика, и я вообще враг такого формата. Чтобы определить, кто и какие лекарства поставляет, нужно сначала оценить весь рынок, чтобы в конкурсах не кто-то один мог поучаствовать.
– Каких цифр вы хотите добиться для себя в поставках лекарств против ВИЧ?
– Вопрос не в цифрах, а в новых прорывных продуктах. Например, у нас очень серьезные амбиции относительно разрабатываемого нами препарата для лечения ревматоидного артрита – олокизумаба. Сегодня мы завершили набор пациентов в третью фазу исследований олокизумаба, это около 4000 человек. Если все закончится благополучно, это будет первый продукт, который можно серьезно продавать на экспорт на больших рынках. Мы надеемся, что нам в этом не помешают геополитические вопросы. Мировым продуктом стать без рынков США и Европы нельзя, потому что их доля – 70%.
– На какие сроки вы рассчитываете?
– Мы рассчитываем зарегистрировать олокизумаб в России в I–II квартале 2019 г. А в Европе и США – до конца 2019 г. или в I квартале 2020 г.
– Вы сказали, что вам не нравится история с единым поставщиком. Недавно [помощник президента Андрей] Белоусов предложил создать единого поставщика для дорогих препаратов.
– Не вполне понимаю эту инициативу. Хотя, конечно, готов посмотреть, как будет реализовываться пилот.
– А поучаствовать в нем вам не предлагали?
– Мне – нет.
– А хотели бы?
– Бойтесь данайцев, дары приносящих. Я всегда хочу, чтобы возможности компании были задействованы максимально. Но как должны приниматься такие решения? Я в этом формате свою компанию не вижу. С нашей японской логикой предсказуемости это плохо сочетается.
Надуманный повод
– Весной 2018 г. Федеральная антимонопольная служба (ФАС) стала подозревать «Р-Фарм» в сговоре с Минздравом. По их мнению, в 19 контрактах вы нарушили условия поставок. За это «Р-Фарм» должен быть включен в реестр недобросовестных поставщиков...
– Давайте разберемся. Были ли какие-то сбои или срывы поставок? Да. Мы за это заплатили сотни миллионов рублей штрафов. И абсолютно все обязательства перед Минздравом выполнили. Срывы бывают чисто технологические. Заблокировали поставку каких-нибудь реактивов – у нас слетели поставки лекарств. Были ли случаи включения Минздравом других компаний в реестр за аналогичные срывы поставок? Нет. Значит, утверждать, что Минздрав сделал нам какие-либо преференции, нельзя. Но допустим, что мы сыграем по правилам ФАС. «Р-Фарм» обанкротится, заводы остановятся, люди уйдут. Да и бог с ним, в государственном масштабе это опилки. Но мы поставляем жизнеспасающие лекарства по всей стране. Значит, все пациенты серьезно пострадают. Сегодня наш главный вклад в том, что люди не умирают. Я постоянно чувствую гордость за то, что делает моя компания. И я бы хотел посмотреть на любого чиновника или министерство, которые рискнут остановить этот процесс по абсолютно надуманному поводу.
– Вам кажется, что это в итоге ни к чему не приведет? ФАС сдастся?
– Мы готовы свою позицию объяснять. ФАС, как регулятор, очень много хорошего сделала. От мелких, местнических решений ведомство привело рынок к транспарентной системе. И со стороны ФАС абсолютно правильно привлекать внимание к крупным игрокам рынка.
– ФАС недавно привлекла к делу иностранную компанию Bristol-Myers Squibb (BMS). Вам это мешает в ваших партнерствах?
– Для меня большая загадка, почему BMS рассматривают в статусе какого-то там подозреваемого. Быть третьей стороной в диспуте федеральных органов исполнительной власти, мягко говоря, не очень комфортно. Есть ли какие-то претензии к компании BMS? Я таковых особо не могу представить. Мы должны спокойно завершить этот процесс и снять эту ажиотажную тему с нашей повестки.
Больше имиджа, меньше рисков
– Зачем вам офсетное соглашение с Москвой? Это бизнес или имидж?
– Завод в Москве нам нужен. А точнее, нам просто нужен еще один завод – существующий загрузился уже на 100%.
Новый проект мы делаем с «Росатомом», но «Р-Фарм» – основной управляющий партнер. В фармацевтической отрасли самые главные и эффективные инвестиции – инвестиции в продукты, т. е. в НИРы, НИОКРы. А заводы окупаются плохо. Чтобы они возвращали затраты, необходимо максимально их загружать. Как раз для этого нам нужно много партнеров. Например, наш завод в Германии используется несколькими международными компаниями как площадка для контрактного производства.
Только московским соглашением завод окупить нельзя, он будет убыточен. Поэтому сам по себе офсетный контракт – это, конечно, имидж и желание занимать долю на интересном московском рынке. При этом соглашение с Москвой нивелирует часть наших рисков. Когда ты понимаешь, что 20–30% продукции точно заберет Москва, завод строить намного легче. Будет гарантированный денежный поток от конкретного московского заказчика.
– А какие мощности будут?
– Завод будет намного больше ярославского.
– Вы успеете его построить?
– Наши сроки – до 2022 г. Стройка займет 2–3 года. Офсетные контракты – это как раз те самые долговременные инвестиции, которые нужны и государству, и бизнесу. О чем мы говорили в начале.